меня сильно обяжете, сударь, — обрадовался делопроизводитель и выпорхнул в дверь, оставив помощника одного.

— Особой секретности, говоришь! — с удовлетворением протянул Николай Васильевич и дернул завязки папки. Ему пока допуска к таким делам не давали из-за малости чина, хотя вся агентурная база была перед ним как на ладони. Неужели есть что-то еще более серьезное?

Он погрузился в чтение, от усердия даже шевеля губами. И чем дольше он читал, тем больше выражение любопытства сменялось на его лице выражением гнева, негодования и даже ужаса. Он отодвинул от себя папку и глубоко задумался.

— Георгиев, значит… — сказал он, глядя в окно, где в зените стояло скудное петербургское солнышко. — Ну ты и дрянь, Георгиев. Поразительная дрянь… Невероятная… В яхт-клуб тебя пристроить хотят, чтобы вернее клюнули… И откуда ты взялся, такой резвый? И как ты мимо меня все это время проходил? Не иначе, дело твое у самого Цветкова лежало, под замком. Вот те на… Срочно! Срочно Михайлову доложить надо. Иначе большая беда случится!

И он снова закашлялся, но на этот раз в уборную не пошел, измарав кровью не первой свежести носовой платок.

* * *

Жесткий топчан и тощий матрас за эти месяцы превратили мои бока в сплошной синяк. Все же тюрьма — это вам не пятизвездочный отель, она еще никому здоровья не добавила. Да и кормежка здесь так себе. Мяса нет, фруктов нет. Еще год-другой, и я превращусь в полную развалину, заработав сначала туберкулез, а потом цингу. Или сначала цингу, а потом туберкулез? Не суть! Главное, что и того и другого не избежать. Люди здесь мрут, как мухи. И хоть содержание у меня по здешним меркам курортное, но подцепить какую-нибудь дрянь проще пареной репы.

Хорошо, хоть бумагу дают, да и армянин этот хитроделанный ходит сюда, как на работу. Не верю я ему. И хочется верить, а в голове словно набат бьет. Уж больно удобно местным каптером притвориться, а потом за чашкой чая к испуганному человеку в душу влезть. Знаем мы, как следствие в зонах работает. Преступлений там раскрывают даже больше, чем на земле. Вот такие вот каптеры, да стукачи лагерные информацию поставляют в оперативную часть. Да и ведет он себя странно. До того приятный и тактичный, что аж сердце замирает. Ну, душка просто. Так масляно улыбается, как будто я его любимый племянник, что приехал в столицу прямиком из родного аула. По глазам вижу, что в легенду мою про потерю памяти он не верит ни на грош. Нигде и никогда еще особисты в такую туфту не верили без серьезных на то оснований. Но у меня и выхода другого нет. Ведь я даже пишу по здешним меркам невероятно безграмотно. Хуже любого второгодника. И простейших вещей не знаю, вроде дат церковных праздников, которые здесь вместо календаря используют. Прокололся уже один раз, ответив невпопад. Я, скорее всего, еще множество проверок провалил, да так и не понял этого сам. Только и остается скорбным головой дурачком притворяться. Дверь скрипнула… Снова он. Если бы у меня были часы, их можно было бы по этому визиту сверять. Этот тип являлся ровно тогда, когда липкая дрянная каша уже находила свое место в моем многострадальном брюхе, и более не порывалась покинуть его. Видимо, у господина Ахвердова, бывшего в девичестве Ахвердяном, имелся немалый опыт общения со здешними сидельцами.

— Семен Семенович! — сын гор расплылся в благодушной улыбке.

Он так был рад меня видеть, что я чуть слезу не пустил. Верю! — кричал мой внутренний Станиславский. — Эти глаза не лгут! — вторил ему Булгаков.

— Лев Сергеевич! — привстал я с койки. — Весьма рад! Чем обязан?

— Ах, ну что вы! — благодушно махнул тот рукой. — Какие еще обязательства? Просто зашел поболтать по-стариковски. Я в разговорах с вами получаю удовольствие необыкновенное. К чему условности, когда беседуют два культурных человека!

— Несомненно, Лев Сергеевич! Несомненно! — рассеянно кивнул я и задумался.

Так чего ему надо, собственно? Чего он меня обхаживает? Самовары, разговоры задушевные… Наверное, я скоро всё узнаю.

— Вы, Семен Семенович, удивительный человек! — заявил вдруг местный ревизор, присев на табурет и выставив вперед сапог мягкой кожи. — Никогда не встречал подобного вам!

— Чем обязан такой приятности? — извлек я из себя идиотскую фразу, которую посчитал в данной ситуации уместной. Судя по лицу Льва Сергеевича, я попал где-то рядом. Здешние речевые обороты отличались от привычных весьма сильно и порой ставили меня в совершеннейший тупик.

— Да вот сами посудите, — развел руками Ахвердов. — Образованный человек, а языков не знаете. Да и вообще много чего не знаете. Можно, конечно, эти странности списать на вашу травму, что на иркутском пожаре получили. Но… — тут он замолчал. — Но ведь всего остального вы не забыли. Научные открытия, что только недавно стали известны публике, известны и вам. То есть, выпадение памяти у вас частичное, хотя ни матери, ни отца, ни места прописки не помните. В столицах вы не проживали, мы это проверили. И в губернских городах тоже. Странно-с…. Быть может, вы сын помещика, живущего отшельником на лоне природы, который имеет средства дать отпрыску лучшее образование на дому. Хотя… ваше правописание… Опять неувязочка. Пишете вы хуже иного извозчика. Хотя это и ненаказуемо.

— А раз ненаказуемо, Лев Сергеевич, — забросил я удочку, — то, что я тут делаю?

— А ведь это не самое странное в вас, — местный ревизор ожидаемо проигнорировал мой вопрос. — Вы, Семен Семенович, не затронуты тленом нигилизма, которым поражено наше общество. Как вам удалось избежать этого, будучи человеком разносторонне развитым? Ведь в определенных кругах этакая фронда считается делом обязательным, а патриотизм — напротив, презренным и низменным. Отрадно, что вы не таковы.

— Я совсем не таков, — совершенно искренне уверил я его. — Я свою Родину люблю и ею горжусь. А всех этих бомбистов искренне почитаю людьми слабоумными и недальновидными. Они даже не понимают, к чему ведут нашу страну. Это они по глупости и недостатку знаний, Лев Сергеевич.

— А к чему они ведут страну? — впился в меня пристальным взглядом старичок в черкеске. Вот и вылезла волчья сущность наружу. Глаза — как два пистолетных ствола.

— К большой крови ведут, Лев Сергеевич, — пояснил я. — К очень большой крови. На что французы, нация культурная, а