– Не называй меня так! – возмутился Мико.

Немного помолчав, он снова затянул ту же песню:

– Что они за дураки, мои соплеменники, говорит он себе. Ведь запросто могли бы тоже пиджаки надеть. Может, тогда их детей и в плен бы не захватывали. Может, дома и землю у них не отнимали бы. Вот ведь дураки какие – вечно они путь страданий выбирают.

Джолли посмотрел на него и что-то сказал по-гречески, а Мико ему ответил, но я сумел уловить только то, что тон у него был на редкость желчный, а после его ответа Джолли заткнулся и снова уставился в землю. Однако Мико все не сводил с него глаз и как-то на редкость безрадостно улыбался. Потом наклонился к нему и спросил:

– Ты слышал, что я сказал?

Шоу вскочил:

– Эй, прекратите, вы оба!

– Сядь, – тихо сказал ему Джордж.

А Мико, не обращая на них ни малейшего внимания, уже орал:

– Ты меня слышал, Хаджи Али? Ты слышал, Хаджи, что я сказал? Ты меня слушаешь или нет, prodotis?

Али вскочил, но Мико, который уже был на ногах, первым ринулся на него. Я, правда, успел вставить между ними свое плечо, но они уже вовсю раздавали друг другу удары. Потом кто-то врезал мне ногой по колену, и мы все вместе грохнулись на землю, образовав настоящую кучу-малу и набрав полный рот пыли. Когда мы выбрались из этой кучи с раскрасневшимися возбужденными и ободранными физиономиями, Джолли сразу отправился разыскать слетевший сапог, а Мико извлек из кустов улетевшую туда шляпу.

Когда к вечеру мы снова двинулись в путь, наши кузены все еще продолжали молчать, и я опасался, что на этом их конфликт не закончился и нас ожидает очередная драка.

– Не беспокойся, – шепнул мне Джордж. – Через несколько дней у них все наладится.

– Но я не понимаю…

– Видишь ли, Мисафир, есть раны времени и раны личные, человеческие. И человеку иногда удается исцелить свои раны, но раны времени не проходят. Иногда, правда, и наоборот бывает. И порой эти раны бывают так глубоки, что их и вовсе исцелить невозможно.

– А почему?

– Потому что человек – это всего лишь человек. А Бог в своей бесконечной мудрости сделал так, что жить – просто жить – значит всегда ранить кого-то другого. И Бог сделал так, чтобы каждый человек оставался слеп и не понимал, каково его собственное оружие, да и живет человек слишком недолго, чтобы успеть сделать что-то еще – он только и способен ревниво охранять свою собственную крохотную, зря потраченную жизнь. В общем, так все мы и живем.

* * *

Утром мы достигли каньона Батчера. Дальше тянулись сплошные пустоши – восемьдесят миль покрытой коркой каменистой земли, над которой постоянно дрожало жаркое марево. Нам не встретилось ни одного ручейка, и где-то в этой пустыне застрял угодивший в беду караван родичей нашей девчонки.

Джордж хотел, чтобы мы передвигались по ночам, хотя прекрасно понимал, что времени у нас мало. Солнце утром буквально выстреливало в небо и сразу же словно пристегивало тень верблюда – твою тень, Берк, – к пересохшей земле. Четкую линию горизонта передо мной нарушала лишь промокшая насквозь рубашка Мико. Я заметил, что с наступлением рассвета голова у него начала как-то странно болтаться из стороны в сторону; казалось, он вот-вот сползет с седла и свалится на землю.

– Эй! – окликнул я его, но он злобно прошипел:

– Ни слова от тебя не желаю слышать! Будь ты проклят!

Иной раз мимо проплывали деревья и полоски мертвой травы, потом снова тянулись монотонные равнины, на которых кое-где виднелись следы примитивных индейских повозок. Мы видели обглоданные ребра и головы антилоп. Один раз я заметил одинокий причудливый завиток бараньего рога. Затем перед нами предстали обугленные останки индейского поселения, а несколькими часами позже мы увидели лишенную кровли церковь; весь пол в ней был усыпан какими-то крошечными сверкающими обломками или кристаллами, которые мы попытались собрать, но тут же изрезали себе все пальцы. «Это что же, драгоценные камни?» – в изумлении спросил Джолли. Джордж покачал головой и указал на пустые оконные проемы: «Нет, разбитые витражи».

* * *

Наверное, я просто пытаюсь напомнить тебе, Берк, что нам доводилось переживать и куда худшие времена, чем сейчас. Ты забудь о нашем вчерашнем разговоре. Прости, что я тебе так долго голову морочил. Теперь ты вдоволь напился, лежишь в прохладном месте. Тебя, правда, немножко подстрелили, но боль от сидящей в тебе дроби постепенно утихнет. Так всегда бывает. И потом, ты ведь уже можешь даже ногу под себя подогнуть, правда? И сейчас мы с тобой, по крайней мере, знаем, куда направляемся, – а тогда мы даже этого не знали.

Тогда мы, поспав несколько часов, снова начали поиски, чтобы до восхода солнца преодолеть еще один – как оказалось, последний, – отрезок пути. На западном краю небосвода еще горели бледные отблески заката, но в потемневшем небе уже вспыхивали первые звезды. А где-то ближе к полуночи девушка вдруг воскликнула, возбужденно указывая куда-то вверх:

– Я узнаю этого великана! И это место узнаю!

Мы въехали в густую тень, отбрасываемую столовой горой, вокруг которой частоколом торчали острые осколки скал. Джордж, подобравшись ко мне поближе, шепнул: «Прислушайся-ка». Из долины у подошвы горы доносился глухой, многоголосый вой. Не успевал отзвучать один голос, как к нему присоединялся второй, затем третий. Да ты и сам все это слышал, Берк, и этот вой на тебя так подействовал, что ты вдруг резко вздрогнул и попытался повернуть обратно. Мне обеими руками пришлось тебя удерживать.

– Раз волки до сих пор здесь, – тихо сказал Джордж, – то мы, скорее всего, опоздали.

И он, разумеется, оказался прав. Он велел девочке подождать нас, и мы двинулись к повозкам, обмотав лица куртками, чтобы меньше чувствовать тот жуткий запах. У подножия горы мы увидели сухое русло реки, и там лежали останки мула. Впрочем, волки изрядно над ним поработали, и белые обнаженные ребра несчастного животного словно улыбались нам, светясь в лунном свете. Следуя вдоль сухого русла реки, мы обнаружили овраг и в нем несколько растерзанных, перевернутых вверх дном фургонов, а на другом берегу оврага в яму была свалена целая груда каких-то бумаг, трепещущих на ветру. Из одного фургона со сломанными опорами крыши торчала изуродованная, обутая в сапог нога мужчины; лицо этого человека настолько разложилось, что догадаться, сколько ему могло быть лет, оказалось невозможно, разве что борода у него была уже совсем седая. Чуть дальше, среди деревьев, мы увидели несколько женских трупов. Этих женщин – их было четыре – явно застрелили. Мы постарались как можно быстрее их чем-то прикрыть.

– Сколько всего людей было в вашем отряде? – спросил у девушки Джолли. Она перечислила всех. Но он не стал рассказывать ей, как они погибли. Видно, не смог решить, как она на это посмотрит: будет жить, зная, что, несмотря на все свои мучения, так ничем и не смогла помочь родным, не спасла их от гибели, или же поймет, что сама судьба избавила ее от страшной участи быть растерзанной волками.