Когда все остальные наконец улеглись спать, мы с Джолли еще долго сидели рядышком у костра, и сна у нас не было ни в одном глазу.

– Слушай, – сказал Джолли, – а ведь эти индейцы, похоже, довольно спокойно отнеслись к появлению такого большого судна?

– Да, пожалуй.

– Они, по-моему, даже не особенно удивились.

– Мне тоже так показалось.

– И наши верблюды на них, похоже, особого впечатления не произвели.

Это, по всей видимости, его беспокоило, и он все пытался решить эту головоломку.

– Наверное, для них все одно – что корабль, что верблюд, – рассуждал он. – Действительно, какая разница-то? Никакое это для них не чудо. Просто некие новые способы, чтобы окончательно их добить, прогнать с их собственных земель.

– Вполне возможно.

– Знаешь, Мисафир, моя бабушка часто рассказывала, что, когда турки впервые появились в ее родном городе, они первым делом стали строить большой мост. Но никто из местных так и не смог себя заставить относиться к этому мосту как к чему-то замечательному и очень полезному, хотя туркам очень этого хотелось; им хотелось, чтобы жители города поверили, что этот мост – настоящее чудо. Только у них ничего не вышло: люди прекрасно понимали, что это чудо не для них создано.

– А ты сам разве не турок?

Он провел ладонью по глазам.

– Мне иногда теперь кажется, я должен был бы им стать.

– Ну, так тебе повезло, что ты это понимаешь и можешь считать себя либо тем, либо другим, а не кем-то непонятным, как я.

– По-моему, ты ошибаешься, Мисафир: ведь ты такой же, как я. И по твоему языку, и по самому твоему нутру – ты такой же.

Не стыжусь признаться тебе, Берк, от этих слов у меня потеплело на душе; мне казалось, будто Джолли только что взял да и обнял меня. Некоторое время я молчал, пытаясь справиться со своими чувствами, потом все же сказал:

– Ну, это уже кое-что. Спасибо тебе.

«Генерал Джезап» пришвартовался, и всю ту долгую и удивительную ночь вплоть до утра мы наблюдали, как на берег сходят пассажиры, грубые немытые торговцы и охотники-трапперы. Они явились, вторглись на эту землю, несмотря на наше горе, с добытыми шкурами, чемоданами, сундуками, скрипками и бочонками с виски, а также со своим весельем по случаю завершения долгого плавания.

Мы уже завтракали, когда я заметил, как по сходням протопала еще одна пара сапог – это были очень знакомые пятнистые сапоги из телячьей кожи. Как ты думаешь, Берк, кто был в этих сапогах? Впрочем, ты уже догадался. Кто еще в этом странном диком мире мог надеть сапоги из телячьей кожи, сходя с парохода в южном течении реки Колорадо? Разумеется, только старый волчище шериф Джон Берджер!

Я бы, наверное, счел, что он давно уже среди мертвых, если бы он не прошел так решительно сквозь толпу и не угодил прямо в объятия Неда Била.

– Интересно, что этому человеку здесь нужно? – спросил я у Джорджа.

Тот навел кое-какие справки и сообщил:

– Он, похоже, какой-то юрист. Старый друг нашего лейтенанта.

Ладно. Я тут же спрятался в палатке, а потом весь день старался держаться подальше от лагеря, да еще и голову закутал. Но уже вечером Берджер отыскал меня у костра и сказал, схватив за руку:

– По-моему, я тебя знаю.

Поскольку я весь день думал только о нашей с ним последней встрече, я тут же подтвердил это:

– Конечно. Мы с вами еще в Форт-Грин встречались. – Увы, я слишком поспешил. Лучше б мне было чуть помедлить с ответом, перевести дыхание. Едва эти слова сорвались с моих губ, как брови Берджера грозно сошлись на переносице – ясное дело, он пытался вспомнить, уж не тот ли я человек, которого он подозревает в стародавнем преступлении, иначе с какой стати мне, черт возьми, вспоминать какой-то ничем не примечательный вечер в Форт-Грин, да еще и говорить об этом так уверенно? Конечно же, я тогда сам себя выдал.

– Да, наверное, – сказал наконец Берджер, – только я, черт побери, совершенно этого не помню.

* * *

Ты вряд ли можешь упрекнуть меня, Берк, что я тогда так поступил – хотя с тех пор я много раз размышлял о том, как все могло бы для тебя повернуться, если бы я решил действовать иначе. Но прежде чем начать действовать, я заглянул в свою фляжку, слегка ее наклонив, и увидел какую-то мерзкую пивную с серыми стенами, чьи-то покрытые веснушками руки, миску с недоеденным супом. По-моему, именно это видение и придало мне мужества. Должно быть, решил я, мне привиделся я сам в прежние времена. В общем, в последний раз лежа в палатке вместе с другими погонщиками верблюдов, я представлял себе, как буду идти на север, пока хватит сил, пока не паду, измученный жаждой или сраженный пулей.

Мы ведь уже столько прошли вместе – разве мог я просто оставить тебя и уйти?

Джолли уже ждал нас, когда я вывел тебя в лес.

– Кто этот человек? – спросил он.

– Какой человек?

– Тот, от которого ты бежишь?

– Никто.

– Никто? И из-за него ты крадешь верблюда, принадлежащего военному ведомству?

Я ответил не сразу, но все же ответил:

– Он тот самый человек, который, если помнишь, три года назад искал Лури Мэтти.

Джолли довольно долго молчал, курил, и в свете раскуренной трубки я видел часть его лица.

– Мне бы следовало пристрелить тебя, – наконец сказал он. – Мне бы следовало прямо сейчас тебя пристрелить. – Затем он снял свою шляпу и, выставив челюсть, повернулся ко мне боком: – Бей сюда. – И он ткнул пальцем, в какое место надо бить. – Только уж постарайся меня не прикончить.

Полдень

Амарго

Территория Аризона, 1893 г.

Примерно в миле от дома Нору настиг пылевой смерч. Сперва она приняла его за бегущую антилопу, но, когда смерч свернул в ее сторону, она увидела, что это всего лишь Док Альменара едет по дороге на своей новенькой рессорной бричке – бричка была чудесная, черная, сверкающая. Она была почти оскорбительно хороша, как, впрочем, и та пара лошадей, что была в нее впряжена. Приподняв шляпу, Док, этот бывший кастилец, а ныне мексиканец, уже издали кричал, привстав на козлах: «Привет, привет, привет! Привет этому дому!»

В свои шестьдесят – так, по крайней мере, слышала Нора – Гектор Альменара Вега неизменно занимал первое место в соревнованиях пильщиков твердой древесины, а спать ложился последним в доме. Высокий, гибкий, прямой, как гвоздь, он в любом обществе выделялся своей неукротимой энергией паука-сенокосца. Густая с проседью борода украшала его подбородок точно напоминание о том, что и шевелюра у Дока некогда была великолепной. Нора никогда не видела, чтобы Альменара был одет неподобающим образом; он всегда был в некой «униформе»: в шляпе, защищавшей его от солнца, во фраке, в галстуке, в начищенных до ослепительного блеска башмаках и в мягких перчатках для верховой езды, способных вызвать почтение у любой из антилоп, хотя их сестра и пожертвовала жизнью ради создания этих перчаток. Док уже лет двадцать служил врачом-терапевтом в Амарго, где часто стояла жара под пятьдесят градусов, но одевался всегда так, как, по его мнению, должны будут одеваться в том Амарго, каким этот город непременно станет в недалеком будущем. Он видел его деловым, шумным, с настоящим железнодорожным вокзалом, полным людей, которые склонны иметь те же воззрения, что и сам Док, способны цитировать оперную музыку, со знанием дела рассуждать о военных кампаниях и цене на золото и вообще быть представителями того общества, что Альменара загадочно именовал «рыночным». Пока что подобных людей здесь найти было трудно. Эммет насмешливо именовал их «любителями устриц».