Страх, гнев и замешательство – все чувства кружились во мне, словно торнадо, в центре которого спокойствие, которое я чувствовал по отношению к ней.

– Что мне теперь делать?

Я опустился в кресло за своим рабочим столом и в сотый раз достал телефон. Никаких сообщений, звонков. Но почему они должны быть?

– Их и не будет. Потому что я разбил ей сердце, – бормотал я, ощущая, как каждый слог режет меня на части.

Я набрал сообщение:

Скажи мне, что ты в порядке.

И тут же стер. Она была не обязана меня успокаивать.

Ты в порядке?

Удалил и это. Конечно, она была не в порядке.

Мне жаль.

Большой палец завис над кнопкой «Отправить», но я оказался слишком труслив, чтобы нажать на нее. И мне было слишком совестно.

Внутренний голос шептал на ухо, словно пресловутый дьявол на моем плече.

«Что, если она принимала тяжелые наркотики? Что, если связалась с преступниками, которым задолжала кучу денег? Может, она проехала через всю страну, чтобы скрыться от плохих людей? Ты хочешь, чтобы подобное происходило рядом с Оливией?»

Но все отговорки рассыпались под весом того, что я знал о Дарлин.

И что чувствовал к ней.

Я нажал «Отправить».

Я сидел за столом, прислушиваясь к стуку дождя, и ждал, прочитает ли она сообщение. Ждал, когда ответит. Когда скажет мне, что с ней все в порядке. В голове мелькнула мысль, что она, возможно, делает с собой что-то, чего не должна, но я отбросил ее.

«Ты ничего не знаешь о ней, потому что даже не пытался узнать. Ты отгородился от нее».

Это была правда. Образ Дарлин, стоящей в дверном проеме в объятиях какого-то парня, накладывал еще один слой страданий. Еще одну трещину в моем каменном сердце, которое и так было на грани разрушения, и незнакомые мне эмоции просачивались наружу.

– Потому что ты кретин, – повторил я.

Я бросил телефон на стол и потер лицо обеими руками. Время тянулось неимоверно медленно. Оливия проснулась после короткого сна. Я накормил ее, поиграл с ней, почитал, лелея каждую минуту и пытаясь не представлять отсчет времени, когда ее заберут у меня.

Каждую следующую секунду я испытывал все новые эмоции: то головокружительную боль от одной мысли, что я уже потерял Ливви, то раскаленный гнев от того, что буду бороться за нее до последнего вздоха.

И ночью, когда я уложил малышку спать, мои страдания вернулись к Дарлин.

– Господи, – пробормотал я, глядя на свое отражение в зеркале, после того как переоделся в пижаму и почистил зубы. – Ты ужасно выглядишь. Соберись, Хаас.

Я предпринял жалкую попытку подготовиться к экзамену, но сдался через минуту. Какой в этом был смысл?

Оставшееся время я просто сидел и пялился в пустоту. Я был настолько вымотан, что не мог пошевелиться. А телефон до сих пор молчал. Мой измученный разум хотел знать, что же вернется первым: красно-синие беззвучные сирены? Или Дарлин, целая и невредимая?

Дождь продолжал капать, но ветер затих, что позволило мне услышать, как внизу хлопнула входная дверь и шаги по лестнице.

Паника и облегчение накрыли меня одновременно, и я молниеносно вскочил со стула и бросился к двери. Распахнул ее ровно в тот момент, когда Дарлин проходила мимо.

– Дарлин!

Она остановилась и повернулась ко мне, и я возненавидел себя еще больше, заметив ее ясные и пронзительные глаза. Дождевая капелька задержалась на кончике ее носа, а одежда прилипла к ее гибкому телу, пока она смотрела на меня в ожидании.

– Заходи, – сказал я. – Пожалуйста.

Она отрицательно покачала головой, и влажные волосы упали на лицо.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Пожалуйста, входи. Пожалуйста, – повторил я, и это слово стало началом всех мыслей в моей голове.

«Пожалуйста, не ненавидь меня».

«Пожалуйста, прости меня».

«Пожалуйста».

– Пожалуйста. Останься и поговори со мной, – практически молил я.

– Нет, лучше не стоит, – ответила она. – Я замерзла и устала, это был очень длинный день. Для нас обоих. Я собираюсь принять горячую ванну и поспать. – Она подарила мне грустную, нежную улыбку. – Тебе тоже стоило бы.

– Дарлин, – произнес я охрипшим голосом. – Тест на отцовство погубит меня. Не ты. Я просто… Моя мама… Молли. Я не знаю, что делать. Или что думать.

– Я понимаю, – отозвалась она. – Но мысль о том, что я могу каким-то образом поставить под угрозу вашу ситуацию с Ливви, вызывает у меня приступ тошноты. Было глупо пытаться скрыть правду. Ее невозможно утаить. Ни от тебя, ни от суда, ни от меня самой. Об этом записано в моем деле.

– Черным по белому, – буркнул я.

Она кивнула.

– Я думала пойти в бар, чтобы напиться или накуриться сегодня вечером, потому что, если люди все равно смотрят на меня как на наркоманку, почему бы не соответствовать их ожиданиям? Но правда в том, что люди всегда будут видеть во мне наркоманку независимо от того, чиста ли я год, два или десять лет. Это часть моего прошлого и часть меня самой. Так что откаты назад не помогут, даже если это причиняет боль. Поможет лишь движение вперед.

Ее глаза наполнились слезами, но где-то за пеленой слез я увидел тихое пламя, которого раньше не замечал.

– Я всегда буду зависимой, даже если напротив моей фамилии появится запись «реабилитирована». Мне всю жизнь придется стараться в десять раз усерднее, чтобы заслужить доверие, чтобы доказать, что я чего-то стою. Но это цена, которую я вынуждена заплатить за свои ошибки.

Я стиснул зубы; во мне бушевал целый океан из эмоций, и я понятия не имел, как в нем ориентироваться.

– Мне жаль, что забрал Оливию у тебя, – сказал я. – Это было… дерьмово, дерьмовый поступок.

Дарлин облокотилась на дверной косяк.

– Я все понимаю. Правда понимаю. – Даже дрожа от холода, она нашла в себе силы улыбнуться мне. – Хотя это было действительно отстойно. Удивительно, как две, казалось бы, абсолютно противоположные вещи могут быть абсолютно верными, да?

– Не знаю, что сказать, – прошептал я. – Или что чувствовать. Я не чувствую… ничего. Но когда увидел тебя с Максом…

Она натянула на плечи свой старый «бабушкин» свитер, влажный от дождя.

– Он мой друг. Мой лучший друг. И мне жаль, что он появился у тебя в квартире. Сегодня он сел на самолет до Сиэтла, и это плохо, ведь все, что сказала тебе, я высказала на собрании АН чуть ранее. Думаю, он был бы рад услышать это и понять, что у меня наконец-то все будет хорошо. Потому что так и будет. Я буду стараться ради себя самой.