Вся дамба была усыпана встречающими. Более пестро и богато одетой толпы солдатам до этого дня встречать не приходилось, хотя под приветственные возгласы и в Тласкалу, и в Чолулу приходилось вступать. Сотни лодок с обеих сторон теснились возле дамбы — сколько там было народу, невозможно пересчитать! И все с цветами… Это было море цветов, собранных в букеты, сплетенных в венки, в гирлянды, которыми местные жители украшали проходивших по дамбе бородатых, одетых в поблескивающее железо людей. Где-то нестройно били барабаны, ревели трубы и морские раковины. Гул человеческих голосов покрывал озеро. Скоро в этом шуме отчетливо прорезалась рассыпчатая дробь испанских барабанов. Взревела сигнальная труба — солдаты тут же подтянулись, спрямили ряды и шеренги, взяли ногу. Дамба задрожала от мерного топота сапог, скоро эта музыка войны напрочь забила вопли ацтекских труб и раковин, заглушила бой храмовых барабанов. Толпа притихла, глядя на ровные ряды пришедших из-за моря воинов. По слухам это были посланцы самого Кецалькоатля, возмущенного несправедливостью и ложным толкованием его учения. Вот он и напустил на них этих бородатых людей.

Так они шли с полчаса, пока Кортес не заметил впереди стену высотой в три человеческих роста. Укрепление напоминало кронверк — по бокам две выступающие на поверхностью воды, высокие башни, посредине зубчатые ворота. Они были распахнуты. Мощное сооружение!.. Дон Эрнандо перекинулся взглядами с Сандовалем, Альварадо и Ордасом. Диего Веласкес де Леон даже присвистнул…

Офицеры проехали ворота — впереди ровными рядами стояло несколько сотен ослепительно разряженных людей. Султаны из перьев чудесной птицы кецаль — алые, изумрудно-зеленые, небесно-голубые — колыхались у них над головами. Необыкновенное разнообразие плащей из птичьих перьев поражало воображение. Повсюду поблескивали золотые украшения — браслеты, массивные цепи, обручи на шеях, кольца, продетые в мочках ушей и ноздрях. Все это великолепие было усыпано грудами драгоценных камней, жемчужными ожерельями, а повыше голов, уже совсем близко, вставали огромные, как холмы, пирамиды. Ступени были покрыты замысловатой резьбой, то там, то здесь на ярусах выступали огромные змеиные головы. Городские кварталы осенялись частыми, блистающей белизны башнями. Воды озера по каналам свободно вливались за городскую черту. Справа, на возвышении топорщилась темно-зеленая шерстка могучих кипарисов. Конь под доном Эрнандо неожиданно заплясал — сказка о легендарном Эльдорадо оживала на глазах. Донна Марина, ехавшая рядом с ним, что-то прошептала.

— Громче, — тихо приказал Кортес, склонившись к переводчице.

— Что громче?

— Повтори, что ты сказала.

— Это стихи…

— Вот и повтори стихи.

Женщина задумалась, потом складно, по-испански, выговорила.

Образовывая нефритовые круги, раскинулся город,

Излучающий свет, словно перо кецаля — это Мехико…

Толпа вождей, стоявшая по обеим краям дамбы, тянулась до самых городских кварталов. Как только офицеры миновали арку входных ворот и вступили на одну из главных улиц Теночтитлана, толпа раздалась вширь, вдали показалась торжественная процессия. Впереди выступали три важных сановника с золотыми жезлами в руках, за ними, покачиваясь на ходу, плыли посверкивающие золотом носилки, накрытые балдахином из птичьих перьев, меж которыми ярко поблескивали драгоценные камни и проглядывало серебряное шитье подзора. Их несли богато наряженные касики. Все придворные были босы, они двигались неспешными шагами, опустив глаза.

Кортес кивнул и чуть придержал коня, колонна тоже сбавила шаг. Наконец, шагов за пятьдесят, носилки замерли, качнувшись опустились на расстеленную прямо на земле материю.

Дон Эрнандо поднял руку — колонна остановилась. Как только стих бой барабанов, он слез с коня, его примеру последовали все офицеры. Сандоваль помог спуститься донне Марине. Кортес расставил руки для объятий и не спеша зашагал в сторону носилок, откуда уже успел выбраться высокий, худощавый, с заметно более светлой кожей, чем у сопровождающих его вельмож, человек. Было ему лет сорок. На ногах мягкие сандалии, ремешки которых, украшенные жемчугом и самоцветами, обнимали узкие голени. Талию опоясывал широкий пояс, плечи прикрыты просторным коротким плащом. Концы его были покрыты серебряным шитьем, два из них были собраны в узел вокруг шеи. Голова непокрыта, лишь несколько зеленых перьев кецаля осеняли его. Удивительной для индейца была редкая бородка, покрывавшая его подбородок.

Сам Кортес был в тонких, ношенных чулках, коротких, надутых пузырями штаниках, нарядном колете, на плечи наброшена алая короткая накидка. На портупее слева крепилась шпага. На ногах — туфли с золотыми пряжками, голову покрывал бархатный берет с длинным павлиньим пером.

Несколько мгновений они стояли, глядя друг на друга. Первым, широко улыбнувшись, двинулся сеньор Кортес. Тлатоани тоже сделал шаг вперед, слуги тут же принялись расстилать перед ним материю — ноги земного небожителя не должны были касаться земли.

Вот они встретились!

— Приветствую вас, — чуть улыбнувшись, сказал правитель Мехико.

— Как изволите здравствовать? — в ответ спросил сеньор Кортес.

Он достал из приготовленного, надушенного мускусом платка ожерелье из цветного венецианского стекла и надел на шею Мотекухсоме, попытался обнять, однако стоявшие рядом вельможи не позволили — никто не смеет касаться священной особы…

Затем тлатоани лично проводил гостей в отведенные им покои. Улицы Теночтитлана, крыши домов, лодки, что скопились на многочисленных каналах, были забиты народом. В самом городе высоких зданий не было. Глухими стенами жилые дворы и усадьбы выходили на улицы, которые представляли из себя подобие венецианских водотоков с узкими пешеходными проходами по одной из сторон. Часто вода занимала всю ширину улицы — по этим водным путям в город доставлялось все необходимое и подвозилось к каждому дому. Всюду были переброшены нарядные мосты. Стены домов были беленые, кое-где в глаза бросались тусклые, красновато-коричневые пятна — в этих местах стены натирали толченой пемзой.

Наконец главный проспект уперся в центральную площадь столицы где возвышалась необъятная пирамида, на вершине которой были воздвигнуты храмы Уицилопочтли и Тлалоку. С обеих сторон этой ступенчатой горы были расположены дворцы самого Мотекухсомы и его отца, великого Ашайякатла, который и был выделен испанцам для постоя.

Здесь Мотекухсома надел на шею Кортесу удивительной работы золотую цепь. Каждое звено представляло из себя массивного краба, воспроизведенного с таким изяществом и мастерством, что, казалось, у них клешни шевелятся.

В главном внутреннем дворе, когда вся колонна испанцев, обоз с носильщиками и сопровождающие их тласкальцы вошла в ворота дворца и разместилась по помещениям, внутренним дворикам, хозяйственным пристройкам, садам — так, что никому не было тесно, — тлатоани обвел рукой и сказал:

— Малинцин! Пусть ты и твои братья чувствуют себя здесь, как дома. Желаю хорошо отдохнуть.

С этими словами владыка Мехико направился к носилкам. Офицеры встревоженно глянули на Кортеса. Педро де Альварадо взялся за рукоять шпаги. Дон Эрнандо обменялся взглядами с Мариной. Та отрицательно покачала головой. Потом тихо шепнула Кортесу и приблизившимся Альварадо, Сандовалю и Ордасу.