«Этого только недоставало! — подумал он. — Ох, судьбинушка ты моя скорбная!..»

В гостиной у Крестовской он познакомился с Элис. И всякий стул, всякий канделябр будет там напоминать о ней! Но отступать было поздно.

Насколько он знал старую графиню, Крестовская любила приглашать всяких занимательных гостей, даже с риском, что они привезут с собой, к примеру, живого медведя, как Мата Хари. Вспомнив танцовщицу, Давыдов невольно улыбнулся — где-то она теперь, какое задание выполняет?..

Зная, что туда и обратно поедет в санях, Денис переобулся в парадные ботинки, переменил сорочку. Гольдовский следил за его сборами с некоторой завистью — видимо, «литератора» принимали в любом виде, считая нечищеную обувь особой изюминкой его образа, а сейчас он вспомнил безукоризненный блеск сапожек, полагавшихся кадету.

По дороге с Давыдовым случилось что-то вроде галлюцинации. Показалось ему, что нет мартовского вечера, нет легкой метелицы, а все — как тогда, когда он ехал к Крестовской знакомиться с молодыми американками, решившими учредить в Москве танцевальный приют для сироток. Сани остановятся, а у крыльца — опять лето, и на втором этаже особняка опять ждет Элис…

Насилу избавился от наваждения.

* * *

Доехали до особняка графини без приключений, были впущены, отдали пальто и шапки служителю, пригладили волосы и вошли в гостиную. Как и следовало ожидать, госпожа Крестовская блистала. Но как блистала!

Из Парижа прилетела новая мода — чуть ли не из-под самой груди ниспадающая юбка-«абажур», в подол которой вшит обруч из проволоки. Такие юбки были коротковаты, до середины икры, и к ним полагались особые пикантные шароварчики. Молодые дамы еще только с недоумением приглядывались к этакому чуду, а Крестовская, забыв, что ей за семьдесят, уже расхаживала в умопомрачительно-голубом «абажуре», вышитом шелками перламутровых цветов, с ярко-розовыми тюлевыми рукавами, а шею обвивала нить жемчуга едва ли не по колено.

— Это вы, душка?! — воскликнула она, узнав Давыдова. — Давно в Москве?

— «Чуть свет — уж на ногах, и я у ваших ног», — ответил он грибоедовской цитатой, склонившись над белой и благоухающей ручкой.

— И вы, вещий Олег, душка! — обратилась графиня к Гольдовскому.

Прием у нее был, как всегда, сумбурен и бестолков. Гольдовского подхватили какие-то дамы, и Давыдову осталось только спрятаться за жардиньеркой. Он все ждал, когда Олег начнет его знакомить с нужными людьми, а дождался лишь приглашения принять участие в спиритическом сеансе от страшноватой девицы. Не придумав, как отказать, Денис пошел за девицей в кабинет графини, где уже стоял приготовленный столик, как утверждала другая девица, изготовленный без единого гвоздя.

— И вас завербовали? — весело спросил его пожилой господин самого интеллигентного вида, лысоватый, в пенсне и с седой бородкой клинышком. — Не уклоняйтесь, молодой человек, это будет забавно! Хозяйка нас друг другу не представила, так что сам себя рекомендую: доктор Маргулис. Я в здешнем паноптикуме в силу профессии — лицо самое необходимое.

Девицы меж тем разостлали на столе лист бумаги с написанной по кругу азбукой и приготовили блюдце.

— Капитан Давыдов, — представился Денис. — Отчего вы так считаете?

— Я, видите ли, врач для умалишенных. Знаете Старо-Екатерининскую больницу на Третьей Мещанской? Ну, так я там — предводитель вечно пьяных санитаров и врачей, которых тоже скоро придется запирать в палаты для буйных. Тсс!.. Я уже и себе палату присмотрел!..

Маргулис рассмеялся.

— Боюсь, что и я скоро к вам попрошусь, — поддержал шутку Давыдов. — Хоть окажусь в хорошем обществе. Любопытная у вас сфера деятельности…

— Ох, никаких романов не надо! Каждый день такие сюжеты — хоть стой, хоть падай. В моей неврологической клинике наблюдаются и постоянные жители скорбных палат, и приходящие — их родственники на обследование привозят. Я про них статейки в медицинские журналы пишу, и всякий случай, поверьте, — готовая тема для диссертации. Вот что вы думаете про спиритические сеансы?

— Модная дамская забава. Но забава опасная…

— Именно! Именно! Вот сейчас и понаблюдаете, как эти барышни будут собственноручно забивать себе в голову вздор и потом в него уверуют. То есть сеанс суггестии, сиречь, внушения — в наилучшем виде. А я буду наблюдать, как это у них ловко получается… Хотите пари? У бедных созданий столь скудна фантазия, что они непременно потребуют: дух Пушкина, явись! Дался им этот Пушкин?.. Хоть бы раз кто Лермонтова призвал.

Потушили свет, оставили одну свечу, и дух Пушкина принялся плести белиберду, составляя из букв слова, которых, видимо, нахватался в китайском языке. Наконец решили прекратить сеанс, торжественно отпустили Пушкина на волю, и девицы ушли в гостиную, а Маргулис с Давыдовым остались в кабинете.

— Заметили, как эта стриженая пыталась подтолкнуть блюдечко? — спросил доктор. — А спроси ее, как она это проделывала, тут же скажет, мол, ничего не было, ничего не помню. Вообще память — такая кокетка, Денис Николаевич, такая затейница! У меня года три назад лечился после травмы головы один офицер. Свалился с лошади, треснулся о камень — с кем не бывает. Так вот, обо всем рассуждал здраво, и детство вспоминал, и гимназию. А как дойдет до того дня, когда треснулся, так и рассказывает, что свалился с коня на Бородинском сражении и приложился затылком к захваченной им французской пушке. Послушать — одно удовольствие!

— Но почему, Михаил Семенович?

— Ну, возможно, компенсация за стыд. Ему стыдно, что он при товарищах этак сверзился, и память запихивает эти несколько минут в самый дальний угол, запирает на замок, а вместо того предлагает сюжет, которым можно гордиться… Так я его и не переубедил. Но это еще полбеды. Офицер тот, хоть и подал в отставку, живет простой и здоровой жизнью в родительском имении, рыбачит, книжки читает, даже считается неплохим женихом. Мало ли, что порой чушь несет?.. Иной жених ее не переставая несет, а все же пару себе находит и детей исправно плодит… Еще был пациент — помнил все цифры, с которыми когда-либо имел дело, но не мог вспомнить ни одного имени. Тоже было занятно: мой экстерн его учил цифры с именами увязывать. Тетушка Агафья Петровна живет в доме номер тридцать семь, с тремя окнами по фасаду. И вот он, отвечая на вопрос, бормочет: тридцать семь и три, тридцать семь и три… А потом как заорет: «Агафья!» Я поначалу на стуле то и дело подскакивал…

Давыдов невольно рассмеялся. Напряжение, сковавшее его, когда он вошел в особняк, понемногу отпустило.

— А бывают и трудные случаи, — увлеченно продолжил Маргулис. — У нас сейчас в восьмой палате лежит молодая женщина. Красавица! Но решительно ничего о себе не помнит, только иногда по-французски тихонько поет. Спросишь, как спала, что ела — отвечает кратко, но разумно. С трудом свое имя вспомнила — Лизанька она, Елизавета Воронова. При ней в сумочке были конверты от писем на это имя. Только сумочка и осталась — очень сильно Лизанька ремешок в руке зажала, когда из автомобиля выпала… Нашли ее прохожие где-то за Кузьминками. Автомобиль, попав в колдобину с размаху, перевернулся, шофер погиб. Если какие-то вещи при Лизаньке были — их украли те же подлецы, что из сумочки всё повытащили, только письма и оставили. Я сам ездил в Малый Гнездниковский к господину Кошко — думал, найдут ее родню. Приехало к нам несколько Вороновых, но никто Лизаньку не признал…