— О, как бы он стал презирать меня за это! — простонала она.

И в ужасе из-за того, что могла оставить следы на месте преступления, она снова открыла ящик и опять все переложила и навела порядок. Бэзил попросил ее не ждать его допоздна, но она не могла заставить себя пойти спать. Дженни смотрела на часы, тикавшие на удивление медленно, и с чувством, походившим на ярость, говорила себе, что Бэзил сейчас прекрасно проводит время, совсем не думая о ней. Когда он явился домой раскрасневшийся и оживленный, ей показалось, что на его лице отразилось раздражение, стоило ему увидеть, что она все еще сидит в кресле.

— Очень хочешь спать? — спросил он.

— Да.

— Тогда почему не ложишься? Просто я хочу выкурить еще одну трубку.

— Я подожду, пока ты будешь готов.

Она наблюдала, как он расхаживает по комнате, увлеченный своими мыслями, и видела — он не замечает ее. Казалось, он вообще забыл о ее присутствии. Злость и ревность одержали верх над другими чувствами Дженни.

— Ладно, мой прекрасный друг, — прошептала она. — Я узнаю, скрывается ли за этим что-нибудь.

Она запомнила почерк миссис Мюррей и с тех пор внимательно изучала адреса отправителей всех писем, которые приносили Бэзилу. Она желала увидеть, не пришло ли что-нибудь от нее. Раньше корреспонденция Бэзила валялась по всему дому, но теперь он тщательно все запирал, и это убедило Дженни, что у него было что скрывать. С горькой усмешкой она льстила себе, будто может его перехитрить, и он не представлял, что каждый день после его ухода она обыскивала его стол. Хотя улик не было, Дженни продолжала считать, что имеет веские основания для ревности. Однажды утром она заметила, что Бэзил оделся во все новое, и ей в голову пришла мысль, будто днем он собирается увидеться с миссис Мюррей. Если он в самом деле отправится на встречу, это подтвердит ее опасения, а если нет — она все равно не сможет отступиться от мучительных фантазий. Зная, в какое время Бэзил уходит из конторы, Дженни, скрыв лицо под вуалью, в неброской одежде, чтобы случайно не привлечь его внимание, заранее заняла удобное место на другой стороне площади и принялась ждать. Наконец он вышел, и она последовала за ним. Она шагала за ним по Стрэнду, потом по Пиккадилли-Серкус, где ей пришлось подойти поближе, потому что она боялась потерять его в толпе. Вдруг он развернулся и поспешил к ней. Она сдавленно вскрикнула, а потом, увидев его лицо, побелевшее от гнева, чуть не сгорела от стыда.

— Как ты смеешь за мной следить, Дженни?!

— Я не следила за тобой. Я тебя не видела.

Он поймал такси и велел ей садиться, потом уселся туда сам и приказал извозчику ехать на вокзал. Они как раз успели на поезд до Барнса. Бэзил не разговаривал с Дженни, и она, перепугавшись, молча наблюдала за ним. Он не произнес ни слова, пока они шли к дому. Потом они отправились в гостиную, и он осторожно закрыл дверь.

— Теперь тебе хватит совести признаться мне, что это значит? — спросил он.

Она не ответила, а в мрачной злобе просто опустила глаза.

— Так что же?

— Я не позволю над собой издеваться, — наконец ответила она.

— Послушай, Дженни, раньше мы лучше понимали друг друга. Почему ты лазила в мой ящик и читала мои письма?

— У тебя нет прав обвинять меня в этом. Это неправда.

— У меня в столе полный беспорядок из-за тебя.

— Что ж, у меня есть право знать. Куда ты собирался сегодня?

— Это совершенно не твое дело. Мне просто стыдно, что ты совершаешь такие ужасные поступки. Разве ты не знаешь, что нет ничего позорнее, чем следить за кем-то на улице? Лучше бы ты воровала, чем читала личную переписку!

— Я не собираюсь терпеть то, что ты волочишься за другими женщинами, можешь на это не рассчитывать.

Бэзил засмеялся, отчасти с пренебрежением, отчасти с отвращением:

— Не говори глупостей! Мы женаты и должны пользоваться этим себе во благо. Можешь быть совершенно спокойна: я не дам тебе повода для упреков.

— Ты вечно ходишь к своим благородным друзьям, для которых я недостаточно хороша.

— Боже правый! — с горечью воскликнул он. — Неужели тебе жалко, если я чуть-чуть расслаблюсь?! Тебе уж точно никак не вредит то, что я иногда хожу повидаться с людьми, которые были моими близкими друзьями еще до женитьбы.

Дженни не ответила, а притворилась, будто переставляет цветы в вазе, потом поправила подушки на диване и картину, чтобы она висела ровно.

— Если ты закончил читать мне нотации, то я пойду и сниму шляпку, — раздраженно произнесла она.

— Делай, как тебе угодно, — ответил он с равнодушием.

Вскоре роман Бэзила опубликовали. Зная, что книга вряд ли заинтересует Дженни и вызовет у нее какие-то чувства, он все же преподнес ей один экземпляр. С миссис Мюррей же он был вполне откровенен, когда написал: ему приятнее всего, что после выхода книги он может отправить издание ей. Он ждал с таким же волнением ответа от нее, как первых рецензий. Она написала дважды: первый раз, чтобы подтвердить получение и сообщить, что уже прочитала одну главу, второй — чтобы после прочтения всей книги воздать ему восторженную похвалу. Такая оценка доставила Бэзилу огромное удовольствие. Дженни явно с большим трудом добралась до последней страницы, и он думал, что она выскажет критические замечания, но ничего подобного не произошло — она молчала. Бэзил был вынужден спросить, что она думает.

— Мне очень понравилось, — сказала она.

Но в ее тоне слышалось безразличие, и это разозлило его. И хотя Бэзил знал: это равнодушие не означает, что она нашла в его книге какой-то недостаток, чувствовал себя от этого не менее скверно. И все же еще более горькое разочарование ожидало его, когда начали поступать рецензии. В основном они были коротки, отчасти насмешливы, отчасти снисходительны. Создавалось впечатление, будто его книга, которая, как он воображал, незамедлительно позволит ему занять почетное место на литературном Олимпе, на самом деле оказалась лишь работой подмастерья, скорее, предрекавшей писательские перспективы, но не заслуживающей особого внимания сейчас. По мнению критиков, чрезмерное внимание автора к окружающей обстановке делало его произведение похожим на эссе или научный трактат, и хотя книга была не лишена достоинств, не получилось ни хорошего романа, ни хорошей истории. Наконец две литературные газеты немного утешили Бэзила, пролив бальзам на его израненное тщеславие длинными лестными отзывами, отдав должное его страсти к красоте, размеренному и точному стилю, четкости в описании действующих лиц. Первый отзыв пришел с поздравительной запиской от миссис Мюррей, и Бэзил прочитал все с неистово бьющимся сердцем. Это вновь придало ему уверенность в себе и укрепило в решении писать дальше. И хотя он передавал все неблагоприятные рецензии Дженни, эти отзывы, такие важные для него, он из-за какой-то извращенной гордости решил ей не показывать.

В результате у Дженни сложилось совершенно несправедливое впечатление о провале книги, и ей на ум пришла мысль, что Бэзил все-таки оказался не таким чудесным человеком, как она представляла. Она не умела анализировать свои чувства, но понимала: в ее отношении к мужу что-то изменилось. Дженни боготворила Бэзила страстно и ревностно, но в то же время чувствовала некое смущенное раздражение, заставлявшее ее с восторгом встречать публикацию очередной насмешки, так больно его ранившей. Казалось, неудача приближает его к ней, ведь если он не так умен, как она полагала, это сокращало дистанцию между ними. Однако пропасть, разделявшая их, увеличивалась день ото дня, и ссоры случались все чаще. Бэзил, ненавидя жизнь в Барнсе, замкнулся в себе и был чрезвычайно сдержан. Он преимущественно молчал, что-то писал и всеми силами старался избегать любых разговоров, которые ему навязывала Дженни. Свою несчастливую семейную жизнь он заполнил беспрестанным трудом и к плохому характеру жены относился с философским равнодушием. Она же приходила в исступленную ярость от того, что на все ее колкости он отвечал очень редко и с неизменным холодным сарказмом. Но иногда ее охватывало раскаяние. И она шла к мужу в слезах, умоляя простить ее и снова заверяя в своей великой любви. И после подобных сцен в их семье на несколько дней воцарялся мир.