рукой поставил рюмку на стол, молча обвел всех взгядом и вышел из комнаты.

Он стоял, прислонившись спиной к бревенчатой стене дома. На крыльцо вышла Анна.

— Вам нехорошо. Костя?

— Мне хорошо, Аня. Так хорошо мне не было никогда в жизни, — он помолчал. — У нас в детдоме день рождения праздновался один раз в году. Коллективно. Для всего детского дома. Я говорил вам, что плохо помню маму. Отца же я не знал совсем… И вот сегодня вы вернули его мне. Конкретного. Реального отца. Со своей жизнью. Со своим днем рождения. И со своей смертью…

Он замолчал. И Анна молчала тоже. Просто молчали и смотрели в густеющий мартовский сумрак.

И в этом сумраке мимо их дома вдруг неторопливо прошли двое очень молодых людей. Девушка и юноша в военной форме последнего года войны.

Игорь и Кима шли по вечерней улице Ильинки.

— Я искал тебя, Кимка.

— Не надо выдумывать, Игорь.

— Я хотел написать тебе, но не знал куда. Как ты оказалась на фронте?

— Так же, как ты.

— Но я мужчина.

— А я — женщина. Кому–то надо вас перевязывать и стирать ваши гимнастерки.

— Кимка, если бы ты знала, как я счастлив, что встретил тебя.

— Не надо, Игорь. Счастлив будет тот, кто переживет эту войну…

Кима Вилленстович и Игорь Суслин шли по улице деревни Ильинка. Артиллерия смолкла, было тихо. Только поскрипывал снег под ногами, да где–то с унылой ритмичностью стучал молоток.

— Кимка!

— Что?

— Ничего. Просто мне приятно повторять твое имя.

— Не надо выдумывать, Игорь.

— Я не выдумываю.

Кима остановилась. Посмотрела на Суслина, точно прикидывала, говорить или не говорить.

— Месяц назад погиб Боря Яценко.

— Борька?!.

— Сгорел в танке. Мне написала Катя.

— Борька сгорел… Первый из нашего класса.

— Третий, Игорек, — мягко поправила Кима. — Гриша Рубин и Володя Самохвалов погибли раньше. Боря — третий. Кто следующий?

— Я не знал, что они погибли, Кимка. Я потерял все адреса еще в училище и ни с кем не переписывался.

— Скоро мы останемся одни, — вздохнула Кима. — Одни девчонки. Мальчики, мальчики, что вы делаете с нами?

— Всех не убьют.

— Да, всех не убьют, — она помолчала. — Ты правда рад, что встретил меня?

— И ты еще спрашиваешь! Знаешь, сколько раз я признавался себе, что…

— Не надо, — Кима закрыла ему рот рукой. — Ничего не надо говорить. Говорить будем после войны, а сейчас… — Она зябко повела плечами. — Холодно. Зайдем ко мне, если хочешь.

Они стояли возле здания бывшей школы. Сквозь щели маскировки из окон пробивались узкие полоски света. И по–прежнему уныло стучал молоток.

— И чего он все время стучит?

— Это не для нас, — Кима вздохнула. — Здесь наш госпиталь. Надо девочкам сказать, что я пришла.

— Я подожду.

— Нет, пойдем вместе. Только тихонько, раненые спят. Они вошли в тускло освещенный школьный коридор, забитый ранеными.

— Жди здесь, — шепнула Кима.

И сразу же ушла. А Игорь остался ждать.

— Суслин?.. — удивленно спросил кто–то совсем рядом. — Игорь, это ты или мне кажется?

— Это я, — Игорь недоуменно оглядывался.

— Да здесь я, балда! Шагни влево и нагнись.

Игорь шагнул влево и присел:

— Кто здесь?.. Пригуда? Сеня Пригуда?!.

— Здорово! — с соломы поднялась массивная фигура с перебинтованной головой. — Вот так встреча! Откуда и куда?

— На фронт. С маршевой ротой. Ты ранен?

— Пустяки: голову царапнуло, — нe без гордости сказал Пригуда. — Можешь поздравить, я уже лейтенант. К ордену представлен. И медаль уже отхватил! — Он откинул шинель, тускло сверкнув медалью «За отвагу». — А ты, значит, в тылах ошивался?

— Ну, знаешь, в армии не выбирают.

— Игорь! — шепотом окликнула Кима из глубины коридора.

— Меня зовут, — сказал Суслин. — Ну поправляйся, Сеня. Может, еще увидимся.

Пригуда недобро засмеялся и заговорил громко, в полный голос, чтобы слышали окружающие:

— Санитарочку подцепил? Ай да тыловики: орденов нет, так все девки наши! Ну правильно, Суслик, не теряйся! Особо пока мы в госпиталях…

Его громкий смех звучал вслед шедшему к чердачной лестнице Суслину. И он виновато пригнул голову.

— Что это он, Игорек? — спросила Кима.

— Товарищ по училищу, — вздохнул Игорь. — Уже лейтенант и уже — с медалью. А я — тыловая крыса, ловкач…

— Вот дурачок–то, Господи, — сказала Кима, открывая люк. — Влезай за мной. На чердак.

На чердаке было темно, и Игорь остановился возле люка, не зная, куда подевалась Кима и куда ему идти.

— Ну где ты там? — шепотом спросила Кима. — Закрой люк и иди сюда. Только люком не стукни.

Игорь осторожно опустил крышку люка, отчего стало уж совсем черно. Опустившись на четвереньки, он пополз куда–то в кромешной мгле, пока не треснулся лбом о балку.

— Это ты ударился? — поинтересовалась Кима с другого конца чердака.

— Я.

— Где же ты?

— Не знаю.

— А что ты там делаешь?

— Чешу голову.

— Фонарь у тебя есть?

— Теперь есть. На лбу.

И они оба весело рассмеялись.

— Похоже, мы обречены ползать по чердаку, пока не рассветет, — сквозь смех сказал Игорь.

— Я не ползаю, — ответила Кима — Я сижу на своей постели.

— А где это?

— Тут.

— А где это — тут?

И они снова засмеялись.

— Если я расскажу девочкам, они ни за что не поверят, — весело сказала Кима. — Они скажут, что я вычитала это у Марка Твена.

— У Твена, по–моему, этого нет.

— А ты читал «Простаки за границей»?

— Не читал, — признался Игорь. — Я опять поползу, ладно? До следующего фонаря: два фонаря — пара. А ты смейся, Кимка. Смейся. Я буду ползти на твой смех, как на маяк.

Кима тихо смеялась. Игорь преодолел наконец–таки темное пространство, и их руки встретились. И возникло