«Излишним будет описывать подробности, родившие событие 14 декабря 1825 года, а скажем только о последствиях и настоящем направлении умов в государстве; когда преступники получили слишком милостивое наказание, оставалось четыре разряда злоумышленных людей, за которыми правительство должно бы было иметь неослабное наблюдение и прекратить их действия в самом начале: первые — люди, принадлежавшие к тайным обществам и к открытию которых нить порвана частью смертью которого-нибудь из членов, частью несознанием других — нет сомнения, что из ускользнувших, ныне занимают весьма важные места в государстве; вторые — неблагонадежные родственники преступников; третьи — не принадлежавшие еще ни к какому обществу, приготовленные по образцу воспитания на все дурное, ибо в то время существовали учебные заведения, как, например, в Москве Чермака, где юношество просто приготовлялось врагами отечества, да и по домам и учебным вообще заведениям было не лучше; наконец, последние — сами преступники, которые не перестали действовать по разным связям и через ближайших родственников, одни — скрывшиеся за границу, другие — из Сибири, третьи — получившие по неограниченному милосердию монарха дозволение под надзором жить в своих имениях. Месть, вражда к царю не имела границ, и последствия объяснят весь вред, ими сделанной отечеству».

Действия всех этих четырех групп, по словам Шервуда, с 1826 года приняли такие размеры, что опасность становится совершенно несомнительной. Эти люди радуются всем государственным неудачам, клевещут на царя, и, проникая в правительственный аппарат, ведут Россию к ужасным событиям. Особенно опасна Москва, где разговоры ведутся без всякого страха и стеснения; где пользовался неограниченным влиянием покойный декабрист Михаил Орлов; где имеется какое-то тайное общество, находящееся под покровительством обер-полицеймейстера Цинского и жандармского генерала Перфильева; где не так давно поляк князь Радзвилл предвещал близкую смерть императора и где, наконец, митрополичью кафедру возглавляет Филарет, решительный мятежник, за которым «необходимо иметь неослабное наблюдение». Но не только в Москве, даже в скромном Смоленске имеется гнездо заговора: «В Смоленске можно утвердительно сказать, что многие ускользнули от наказания по истории 14 декабря, смертью генерала Петра Петровича Пасика и образ мыслей которых слишком известен, как рославского предводителя Якова Швейковского, человека большого ума и вредного, смоленского Александра Лярского, барона Черкасова, Палицына и многих других, которые в настоящее время носят название les lions de Smolensk[190]…» Нужно отметить, что Палицын действительно привлекался по делу 14 декабря, а Швейковский и Черкасов, по-видимому, родственники декабристов.

«Кто же, — взывает охваченный гражданской скорбью Шервуд, — допустил все это зло, все эти беспорядки, все эти адские замыслы, все это лихоимство?» Ведь в начале царствования был учрежден корпус жандармов, который должен был сосредоточить все моральные силы империи, лучших людей государства, соединявших высокие нравственные качества с беспредельной преданностью царю и отечеству. В том-то и оказывается корень зла, что в III Отделение проникли ненадежные люди, а главенство в нем захватил обольстивший Бенкендорфа Дубельт: этот «человек, всегда бывший против правительства, едва ли не во всех обществах, из III Отделения сделал место, которому дали название факторская контора, надо томы написать, чтобы исчислить все мелочные дела, разобранные III Отделением, и смело можно сказать, много высочайших повелений вышло без воли Государя. Весь Петербург можно спросить, ибо все знали, что если нужно кому было по какому бы то делу ни было исходатайствовать Высочайшее повеление, то стоило только адресоваться к полковнице Газенкампф, которая, будучи довольно снисходительна в цене, всегда была верна в своем слове, генерал-майор Дубельт проживал всегда в год 100 т. рублей, сверх того покупал имение». И покуда такие люди, как Дубельт, сидят у самых истоков власти, а без лести преданные Шервуды находятся в изгнании, до тех пор не воцарится на Руси порядок и она все более и более будет погружаться в бездну гибели.

Таково в общих чертах содержание доноса, к которому Шервуд приложил еще и записку о своих личных делах, частично нами уже использованную. Вряд ли он, однако, представлял себе, в чьи руки попадет его произведение. Мы не знаем, какие непосредственные шаги предпринял великий князь Михаил Павлович после получения шервудовского досье, но, во всяком случае, первым внимательным читателем этого труда, с карандашом в руках и отметками для памяти, оказался не кто иной, как управляющий III Отделением, начальник штаба корпуса жандармов, генерал-майор Л. В. Дубельт.

Положение у Дубельта было довольно щекотливое. Он никак не мог пренебречь столь обширным доносом, говорившим о многих заговорах и злоупотреблениях, называвшим множество имен и фактов. Вместе с тем он не мог отрицать справедливости многих утверждений Шервуда как в общей части, так и касательно его самого. Он действительно был близок к декабристам, особенно к Михаилу Орлову; действительно, по старым связям, часто способствовал облегчению их положения[191]; об этом, равно как и о его стяжательстве и амурных приключениях, хорошо знали в обществе, и даже за границей печатались статьи, посвященные этим темам. В 1846 году Дубельту пришлось подавать заменившему Бенкендорфа А. Ф. Орлову докладную записку, в которой, между прочим, он оправдывался в обвинениях, возведенных на него газетой «Le Corsaire Satan»: «…что я был замешан в происшествии 14 декабря 1825 года, что в III Отделении я сделал незначительное упущение по части цензуры, но не ведомо как, за эту, мною сделанную, ошибку уволен от службы Мордвинов; что моя справедливость падает всегда на ту сторону, где больше денег; что я даю двум сыновьям по 30 тысяч рублей содержания, а молодой артистке 50 тысяч…»[192]

Отбиваться от таких нападок Дубельту приходилось всю жизнь. В публике широко была известна его любовь к наживе, выражавшаяся прежде всего в участии его в различных торговых и промышленных компаниях. Правда, этим способом округления дохода не брезговал и Бенкендорф, но последний как-то остерегался вступать пайщиком в такие сомнительные предприятия, как игорный притон Политковского, с которым Дубельт был в тесной связи. Многочисленные жалобы подавались на него и в связи с его амурными похождениями, особенно родственниками воспитанниц театрального училища и сиротского дома, попечителем которых он состоял. Точно так же не без основания утверждал Шервуд, что в III Отделении за деньги можно все сделать. Это подтверждают и другие источники: «…тайная полиция при графе Бенкендорфе, князе Орлове и генерале Дубельте была вертепом тайного разбоя. Там все продавалось и все можно было купить. С пачкою кредитных билетов в руке можно было совершить деяния самые гнусные»[193]. И в случае, когда дело, в котором оказывались заинтересованными чины III Отделения, шло судебным порядком, его требовали «для некоторых соображений» и погребали в глубине жандармских архивов. Известно также было, что для удержания в страхе Николая Дубельт изобретал заговоры, прибегая в этих случаях то к провокации, то к инсценировке.