— Еще кефирчику, детки? — и снова прилегла на прилавок.

— А знаешь, я тебе завидую, — задумчиво произнесла Шура, отломив от булочки, — все-то тебя волнует.

— Но что-то и тебя в жизни волнует?

— Старость, — сказала она, постукивая ложечкой о зубы, — некрологи, например, кончины. — Улыбочка, не сходившая с ее лица, как-то не вязалась с траурностью слов, и это действовало на нервы. Похоже, что она его разыгрывала, — игра в кошки-мышки. — А что ты, собственно, морщишься? Почему нас должны трогать всякие пустяки, а то, что неизбежно, нет?

— «Неизбе-ежно», — передразнил он ее. — Охи-вздохи, душевная узость, в лучшем случае — притворство. Отсюда и жизнь — завей веревочкой.

— А что, по-твоему, широта? Уткнуться в работу? В этом тоже своя ограниченность. Да еще сознательная. Совсем скучно.

— Тогда влюбись. Радуй людей, расти ребенка. Это же естественно, как земная тяга. Никуда не денешься.

— Любо-овь… Пришла и ушла.

— Ну и пусть. А дело-то есть, любимое дело.

— Ну, сделаю, а потом?

— А там опять…

— Двадцать пять, вышел зайчик погулять. Вдруг охотник…

— Сколько тебе лет?

Шура заторопилась, глянув на часы.

— Ой-ой, засиделась… Пора домой.

— Пожалуйста, — твердо попросил он, — еще минутку.

Она удивленно присела.

— А что, если зайцам по охотнику ударить? Вспомните поподробнее о своем предложении, и мы попытаемся. Ей-богу, а? Использовать для этого диффузионную печь? Там температура тысяча сто — позволяет! Во всяком случае, попытка…

— Победителей не судят?

Он даже зажмурился, так у нее заблестели глаза, в них сияло веселье, удивление и что-то еще, от чего ему стало вдруг жарко…

— Я тебе точно говорю, — пробормотал он, — если будет хоть какой-то прок, хорошие пробы, не отступлюсь, вверх дном все переверну, а своего добьемся. Ну!

Она с какой-то неожиданно детской улыбкой послушно моргнула длиннющими ресницами.

Спустя полчаса, когда все трое склонились над журналом, делая последнюю выборку, из конторки вышел Семен. С минуту внимательно глазел на них. Помешкав, сделал ручкой:

— Я в институт, на три дня. Юра, остаешься за меня.

* * *

Транзистор, сменивший хрупкую лампу, понес свою бессменную вахту в приемниках и телевизорах, на кораблях и воздушных лайнерах, на земле, под водой и в космосе. А этот, их новенький образец, в предвестье будущей службы, попросту говоря, прихварывал. Крохотный кристалл чистого кремния — умное сердце любой электронной системы, способное превратить едва уловимые электромагнитные волны в мощное звучание, — пока что хранил свои тайны, молчаливо взывая о помощи и защите.

Он был раним, капризен. Малейшая примесь нарушает структуру, и своевольные электроны проскакивают уже по-иному — каким-то своим, им одним ведомым путем.

Для Юрия кристалл был живым существом, вызывавшим нежность, досаду, злость. Заставить его жить, работать, отстоять его права… и самому выстоять. Подчас, размечтавшись, вспоминал он свою полузабытую звезду, с немым укором мигавшую ему из давнего детства, далекого, как сама галактика.

Он привык к конкретности, ей молился, а ее-то пока и не было. Но если истина существовала в мозгу, она должна была отыскаться в действительности. Предложенная Шурой схема оставалась в наброске. Шел поиск. И надо было торопиться, пока Семен болтался где-то в институте, а на столе лежали все те же неутешительные пробы основного варианта.

По вечерам, когда они вчетвером священнодействовали у печи, Шурочку без конца донимали звонки. Приболела дочь, с ней сидела хозяйка, дотошная, видно, старушка, то и дело тревожившая Шурочку по мелочам: сколько капель микстуры, чем лучше запить — молоком или водой, очень горячей или теплой… И Шурочка всякий раз втолковывала ей одно и то же.

Обычно Шура уходила чуть пораньше, торопливо собирая бумаги, точно боялась, что ребята увяжутся следом. «Ребята или я? — думал Юрий. — Глупо. Ни о чем она не догадывается, да и о чем, собственно?.. Ничего нет!»

Но в те два-три часа, что они были вместе, закуток лаборатории превращался в сказку, и Шура поначалу была в ней главной волшебницей, хотя и ужасной трусихой. Они плутали по неведомому лабиринту, где ей уже приходилось бывать, какие-то тропки были знакомы. Всякий раз, обнаруживая веху, она замирала, точно ребенок, у которого в руках впервые вспыхивала спичка, и сама первая хваталась за Юру, как за поводыря. В ней жило удивительное чутье, интуиция. Стоило кому-то подать точную мысль, она тотчас подхватывала, развивала, радостно и вместе с тем пугливо щурясь. Вокруг яркого рта обозначались морщинки, весело поблескивала полоска зубов.

— Нет-нет, — перебивала она Петра, — да, конечно, нужен кислород, но, может быть, лучше разбавить его инертом — так легче управлять процессом.

Юрий не сводил с нее взгляда. Она понимала — попала в точку. И вся сияла, запрокинув голову с тяжелой гривой волос. И тут же сгоряча предлагала кучу лишнего, спотыкалась, розовея от смущения, но ошибки не признавала, отмалчивалась.

С самоокислением кремния транзистор скакнул в новое качество. «Родная кожа» надежно защищала полупроводник. Потом так никто и не понял, кому первому пришла в голову мысль увлажнить кислород парами воды. Окисление пошло быстрее!

— А зачем вообще эта трубка с паром? — заметила Шура. — Да еще с кипятильником возись. Обычный сосуд с водой — пробулькаем через него кислород.

— Умница!

Она смотрела на Юрия с надеждой, словно ребенок, ожидавший подарка.

Да, но ведь все это была уже совсем иная технология, открывалась перспектива, требовавшая глубоких исследований, проб.

Вот когда Юрий призадумался, инстинктивно остужая накал поиска. Слишком легко все давалось. Пока что. На мгновение в нем проснулась трезвость, а попросту — страх. Но странно, он принес с собой жутковатую легкость. Ощущение опасности подобралось к сердцу, охватило все его существо. В предчувствии необычного, предстоящей борьбы он весь сжался, преодолевая внутреннее сопротивление, тайную, гаденькую мыслишку — отступить, убеждая себя в одном: надо рискнуть. Надо. Иначе жизнь теряет смысл. Взять себя в руки, решиться. Выстоять…

Наверное, Петр понял, что с ним творится.

— Чего мы боимся?! — засмеялся он. — За спор не бьют в нос, а доброе дело всегда окупится, как говаривал мой дед, вступая в колхоз с одной курицей.

— При чем тут курица? — буркнула Вилька.

— Другой живности у нашей фамилии не было. Так попробуем?

Вилька нервно хохотнула, и Юрий встряхнулся, будто сбросил тяжесть.

Заложили партию наобум, вслепую, никто даже не заметил, что на дворе уже вечер… На испытательном стенде процентный выход был шестьдесят. Случайность или успех? Ведь никаких доказательств — эксперимент, проба.

Какое-то время все сидели оглушенные. Потом послышалось чмоканье — это Петр на радостях ткнулся Вильке в щеку, но она, кажется, даже не заметила. Петр, красный как рак, сказал с придыханием:

— Это ж победа.

— Что? — поморщилась Вилька, пристально глядя на Юрия. Тот смотрел на сияющую Шурочку и, почувствовав этот