Он отключается. Смотрю на него в ожидании.

— Умерла директор нашего детского дома. Это ее дочка звонила, нужно помочь с похоронами.

Киваю, иду на кухню готовить завтрак. Во время завтрака Вадим выглядит расстроенным. Маша как-то рассказывала, что он по сей день помогает детскому дому и старенькой директрисе, потому что ее единственная дочь, вместе с внучкой, уехала жить в Штаты, и у нее тут никого нет. Я не задаю вопросов, не любит Вадим вспоминать свое детство, не буду и напрягать. Он допивает кофе, чмокает меня на прощание в щеку и убегает.

Глава 33

Яна

Четвертый день я не вижу Вадима. С тех самых пор, как он ушел после звонка этой Аллы. Он, конечно, звонил, даже рассказал, что на похоронах встретил много бывших воспитанников детского дома, обещал прийти вчера, но в Питерском филиале возникли какие-то проблемы и ему пришлось уехать. Сказал, будет завтра во второй половине дня.

Сегодня пятница, предвкушаю совместные выходные, да и отпуск близко. Погода радует глаз, кругом все зеленеет на глазах, в воздухе приятно пахнет наступающим теплом.

Заглядываю в кабинет Вики.

— Обедать идешь?

— Обязательно! Голодная я злая, — смеется она.

В кофейне людно, все хотят успеть за перемену перекусить. Студенты вдесятером толпятся за шестиместными столами. Хорошо быть по статусу выше. За наш трехместный столик никто не подсаживается.

— Ты сегодня пешком? — спрашивает Вика, окна ее аудитории выходят на фасад здания, видимо, увидела, как я пришла на работу.

— Да, решила прогуляться. Выгулять новые туфли и понять, что они мне натирают, — улыбаюсь я. — Хорошо, хоть пластыри в сумке были.

— Слушай, а вы что с Никольским разбежались?

— Нет. С чего ты взяла?

— А…, да какую-то сплетню мимоходом услышала… — прячет она глаза в чашке американо.

— Вик! Что за сплетня? Лучше скажи ты, чем я узнаю позже всех от посторонних, по классике.

Внутри неприятно щемит, Вика мнется, но все же говорит:

— Соседка Никольского по даче рассказывала, что у него новая пассия в коттедже живет.

— Что за бред? Его даже в городе нет.

— Ну я же говорю, сплетня, — облегченно вздыхает она.

Затем переводит разговор на другую тему, а я, поддерживая его на автомате, мысленно задаюсь вопросом, где сейчас Вадим и откуда возникла эта информация. Ведь про меня эта же соседка рассказывала, как было. Я видела ее после того несколько раз. Хоть коттеджи разделяет забор и большая придомовая территория, ее невозможно не заметить. Такое ощущение, что она живет в окне второго этажа своего дома. Ее можно там увидеть в любое время суток.

Еле досиживаю третью пару, с последней вообще отпускаю студентов. Знаю, что огребу от Львовны, сейчас все равно. Говорю коллегам на кафедре, что плохо себя чувствую и бегу домой.

Завожу машину и еду в «Сосновый бор». Ключи от дома Вадима так и остались у меня после той ночи, когда я уснула от выпитого виски. Там беру в ключнице ключи от дачи и мчу туда, в надежде расставить для себя все по своим местам.

По мере приближения к входной двери, пульс частит, а лицо начинает гореть. Вот бы войти в пустые апартаменты и посмеяться над собой и соседскими сплетнями в придачу.

Но вопреки ожиданиям, меня ждет неприятная картина.

В гостиной играет веселая музыка, на всю громкость телефона, лежащего на столе перед девушкой, сидящей на диване с бокалом вина в руке и беседующей с кем-то по скайпу на планшете. Она с закрученным в чалму полотенцем на голове и рубашке Вадима.

Я получаю шок от увиденного в целом, но последнее бьет вообще наотмашь.

Подхожу ближе, и она замечает меня.

— Ты кто? — спрашиваю без предисловий.

Девушка выключает планшет, затем музыку, ставит на стол бокал и нагло смотрит мне в глаза.

— Алекс. Вадим сказал, что меня здесь не побеспокоят, — говорит она с явным американским акцентом.

И ко мне приходит понимание. Это та самая Саша, дочь Аллы, приехавшая на похороны. Только что она делает здесь?

— Не буду долго отвлекать тебя от скорби и оплакивания смерти бабушки, у меня к тебе только один вопрос: почему на тебе рубашка Вадима?

— Я забыла дома свой халат… В общем, одолжила.

Она произносит это так, как будто ситуация в порядке вещей.

— А понятий, хотя бы элементарных, в голове вообще нет? Это чужая спальня, чужая жизнь и чужая одежда. Там есть и моя, ее ты, случайно, не одалживала? Тебе Вадим разрешал туда входить?

— Он сказал, чувствуй себя как дома, — улыбается она.

Ей не больше двадцати, но ее невозмутимое лицо наводит на мысль, что она прошла даже медные трубы. Любая девушка ее возраста уже смутилась бы или извинилась.

— Когда ты улетаешь домой?

— Мать поручила заняться наследством. Когда закончу здесь дела, улечу… А может, и не улечу, — дерзко смотрит она на меня. Наливает себе еще вина из стоящей на столике, бутылки и складывает ногу на ногу.

— Ты не в его вкусе, — понимая ее намек, решаю тоже не церемониться.

— Почему?

— Потому, что для него самый сексуальный орган у женщины это мозг. А у тебя его нет. У тебя есть только наглость — лучшая компенсация отсутствия ума.

— А ты ему экзамен сдавала, пред тем, как попала в постель?

Меня просто распирает от злости, прямо хочется подойти и треснуть по наглой физиономии. С трудом, но мне удается сдержаться.

— Всю жизнь обхожу стороной глупых. Никогда не знаешь, как с ними разговаривать, не скатываясь на их уровень. Тебе и так уделила много времени, возвращайся в скайп, там ждут друзья по разуму, мне пора.

Разворачиваюсь и выхожу, резко закрыв за собой дверь. Я взбешена, меня потряхивает, но я деланно спокойно дохожу до машины, включаю зажигание и медленно выезжаю со двора. А, уже скрывшись из виду, давлю газ до упора и выскакиваю на трассу.

Сначала гоню сто шестьдесят, но постепенно соображаю, что этим ситуацию не поменять. Включаю поворот, сдаю на обочину, глушу двигатель и откидываюсь в кресле.

Почему он опять мне ничего не сказал? Не похоже, чтобы у них что-то было. Зная Вадима, он бы по трем фразам определил уровень ее развития. Но какого черта селить ее у себя и давать повод молве? А если она собирается здесь ошиваться долго, а судя по всему, ее все устраивает, то город и не такими новостями наполнится.

Набираю Никольского, он долго не берет. Я даже успеваю подумать, что это к лучшему, злость разрывает меня на