– Нет, не жалею, – наконец ответила Аня. – Ты и сам знаешь, почему мы здесь. Но если бы не Дима, я бы сейчас точно загорала в Греции. Он, считай, уговорил меня лететь в Индию. Прибежал как полоумный, стал кричать, что ты без нас не справишься.

– И сразу сказал про Ауровиль?

– Да.

– И никак не объяснил, почему именно Ауровиль?

– Нет… – Аня растерянно застыла с занесённой вилкой. – Да я, кажется, и не спрашивала.

Максим против воли вспомнил разговор с Лизой в подвале заброшенного дома. Вспомнил и телефон, который она ему передала. Кнопочный «Моторола Рейзер». «Я позвоню. Но если что, звони сам. В контактах только один номер». Едва оказавшись в Коломбо, Максим отключил его. Даже снял аккумулятор. Не понимал, чего добивается Лиза, и не хотел рисковать. В конце концов, по звонку на «Моторолу» их могли отследить. Максим никому не рассказал о телефоне. Понимал, что разговор с Лизой и без того выглядел подозрительным.

– Надо что-нибудь захватить Диме. – Аня, едва притронувшись к обеду, вновь взялась за меню. – Может, просто басмати без специй? Жаль, тут нет куриного бульона.

Димина болезнь отступала довольно быстро. Всё началось в Далхуси, в ночь перед отъездом в Канди. Диму мучали кошмары – до того жестокие, что он, весь взмокший, бледный, принимался бормотать во сне, срывался на крик и просыпался с гримасой болезненного безумия. Аня поначалу заподозрила у брата отравление и принялась пичкать его адсорбентами из местной аптеки. Решила, что всему виной печенье с манговым кремом, которым Дима развлекал себя в их отсутствие. В Канди, когда температура у него поднялась до тридцати девяти, Аня уже говорила о вирусном заболевании, поэтому и запретила брату пить прописанные врачом антибиотики.

С каждым днём болезнь усугублялась. Диму лихорадило. Он не мог спокойно спать. Ночью натягивал купленные в Далхуси свитера. Лежал в шерстяной шапке, укрытый двумя одеялами. Изойдя пóтом, начинал в отчаянии раздеваться и в итоге оставался голый под простынёй. Аня по три раза в день перестилала ему постель, выставляла на солнце мокрые подушки. Влажным прохладным полотенцем обтирала брату шею, грудь, лицо, пробовала расчесать его слипшиеся кудри.

Дима жаловался на нестерпимую ломоту в суставах и прежде всего – в левой ноге. Порывался о чём-то заговорить с Максимом, в бреду путано говорил о тайнах Шустова-старшего, со слезами вспоминал их встречу с людьми Скоробогатова. Начинал ругать себя, вслух называть слабаком. В истеричных припадках выкручивался на кровати и казался одержимым.

В редкие минуты, когда болезнь затихала, Аня заставляла брата пить говяжий бульон без специй. В итоге Диму рвало. Пришлось пообещать хозяйке двойную плату, потому что беспорядок в их номере начинал её пугать. Под конец Аня думала звонить в посольство, а потом вдруг поняла, в чём дело. Достаточно было прочитать инструкцию к противомалярийным таблеткам, которые они с Димой пили уже больше трёх недель.

– Жуть какая-то. – Аня показала Максиму длинный перечень побочных эффектов.

– Тошнота, рвота, головокружение, диарея, боль в животе, недомогание, утомляемость, озноб, лихорадка, – читал вслух Максим. – Наиболее часто – нарушение сна, кошмарные сновидения, реже – тревога, депрессия, панические атаки, спутанность сознания, галлюцинации, агрессивность, параноидальные реакции. Ты это серьёзно?! – Максим с недоумением посмотрел на Аню.

– Читай дальше! – Аню разбирал нервный смех.

Происходящее в самом деле было до абсурдности смешным.

– Сонливость, потеря равновесия, – Максим скользил взглядом по списку, казавшемуся перечнем всех подготовленных в аду наказаний для самых беспутных грешников. Наконец воскликнул: – Описаны случаи суицидальных мыслей! Хорошее лекарство…

К счастью, организм Ани оказался крепче. Накопительный эффект в её случае не сработал. А Дима, пропустив очередной приём противомалярийных таблеток, пошёл на поправку. Утром следующего дня даже выпил два стакана чёрного чая с сахаром и согласился съесть плошку детской рисовой каши «Нестле» – единственное, что удалось подобрать в местных магазинах. Возможно, Диму приободрил сам факт того, что удалось выяснить причину недуга. Он ещё чувствовал слабость и всё же с пугающей одержимостью взялся за бумаги из сумки Шустова-старшего, которую им передал Джерри. Максим к этому времени отчаялся в них разобраться.

Кожаная экспедиционная сумка, с широким потёртым ремнём, множеством оттопыренных кармашков и медными пряжками, пропахла дымным ароматом благовоний, как и её содержимое. В ней лежали три пронумерованные тетради и один отдельный листок, закутанные в синий шёлковый шарф-хадáк. Максим тогда обшарил кармашки, убедился, что в них нет ничего, кроме свалявшейся пыли, и только после этого стал бережно расправлять ткань, будто взялся за древний папирус, готовый рассы́паться от неловкого прикосновения. Первым делом увидел листок. С ним особых затруднений не возникло. Это было стихотворение. Знакомый почерк. Синяя гелевая паста.

Эти строки чем-то напомнили стихотворение, которое Максим обнаружил в коробке с архивом по Скоробогатову.

– Владимир Соловьёв. – Аня нашла автора в интернете.

Если это и была подсказка, то Максим, как и в случае с «покровом карающей богини», не уловил её значения. Отец продолжал играть в запутанную, ему одному понятную игру. Отправившись на поиски мифических сокровищ или не менее мифических артефактов, зачем-то на каждом шагу неизменно заявлял о своей mysterium tremendum.

– Всё видимое нами – только отблеск, только тени от незримого очами, – прошептал Максим.

– Думаешь, твой папа поэтому исчез? Решил, что дневник Затрапезного каким-то образом поможет ему увидеть больше? Увидеть то, что скрыто от других? – Аня с интересом осматривала сумку Шустова. – Познать истину в блаженном созерцанье?

– Не знаю.

– А стихи? Ведь он, получается, оставлял их твоей маме… Зачем?

– Может, хотел ей что-то объяснить. Думал, она поймёт.

Отложив листок, Максим взялся за тетради. Зелёная обложка, листы в клетку. Самый обыкновенный офсетный «Хатбер» с таблицей умножения. На двенадцать листов. Под обложкой первой тетради отец от руки нарисовал символ с картины Берга. Под символом написал: «La Ciudad del Sol».

– Это испанский, – сразу определила Аня. – «Город Солнца».