Мальчик постепенно оживал, вышелушивался из тяжкой задумчивости и всё больше нравился Джерри.

– В точку! Эта игра не единственная в городе, однако она мне по вкусу. А главное, сколько людей могли бы жить счастливо, если бы принимали её правила! Иногда ведь полюбишь человека за один из участков его диапазона, сближаешься с ним и вдруг разочаровываешься – думаешь, какой же он негодяй, обманул тебя посулами и лицедейством. А на самом деле он просто угодил в новую ситуацию, где… активировались другие участки. Каждой рыбине – свой водоём. Разве будешь ругать речного дельфина за то, что он задыхается в солёной морской воде? И сколько сил, времени тратят на перевоспитание, на переломку себя, когда нужно всего лишь изменить саму ситуацию. Оставить прошлое, выплыть в свою реку и жить там полной жизнью.

– С вами было так же? Эти тёмные лица и запахи, о которых вы говорили…

– Да. Твой отец был прав. Мы и сами порой не знаем, на что способны. И я угодил в ситуацию, которая обнажила во мне не самые светлые участки диапазона.

– А потом?

– Потом твой отец помог мне это осознать.

– И вы стали монахом.

– Именно! – Джерри опять рассмеялся. – Такая ситуация оказалась для меня самой подходящей. И мне вполне хватило стать гецýлом – тридцати шести обетов предостаточно. И ведь сколько среди нас прекрасных поэтов, фермеров, путешественников, математиков и воспитателей, а мы киснем, проживаем горькую жизнь, просто потому что заглянули не в ту дверь, а потом не нашли в себе смелости выйти из неё и поискать другую – ту, что нам предназначена.

– И хорошо, если повезёт: Монмут поднимет восстание и нас отправят в цепях на Барбадос?

– Да! – Джерри хлопнул в ладоши. – И вот ворчливый брокер, тиранящий семью и подчинённых, превращается в талантливого импрессиониста, а неудачливый искатель приключений – в замечательного бухгалтера.

– Замечательного бухгалтера, – с усмешкой прошептал Максим. – Зачем вы всё это говорите? Пытаетесь доказать, что отец был не таким уж плохим? Просто ситуация подобралась неудачная? – С каждым новым словом его улыбка слабела, на лице появлялось больше недовольства, юношеского упрямства. – Может, это мы с мамой виноваты, что не обеспечили его диапазон соответствующим уходом?

– Нет, Максим. Я просто рассказываю о Сергее, как ты и просил. И сам подумай, чем бы ты пожертвовал для своей мечты, какой бы они ни была.

– Мечта… Об этом легко говорить, пока сам не стал тем, кем жертвуют.

– Странно.

– Что?

– Ты ещё слишком юн для таких слов. Печальна мудрость, которая пришла до времени. Да и мудрость, обретённая от обиды, всегда оказывается горькой.

– Что, это тоже говорил отец? – Максим смял подошвой пустую алюминиевую банку из-под кока-колы. Не удовлетворившись этим, пнул её. Банка отлетела к воде.

Джерри прошёлся вдоль гранитных скамеек. Осмотрел вековой ствол запыленной, утомлённой городом арджуны – по её толстой коре рваными шрамами тянулись вырезанные слова о любви и вечной верности, – после чего постарался как можно мягче сказать:

– Твой отец был сложным и ранимым человеком.

– Ранимым?

– Он сам страдал. Заставлял себя верить в свои убеждения и делал всё, чтобы последовать за мечтой.

– За расчудесной mysterium tremendum? Точнее, за мнимым Эльдорадо, ведь так? За очередными сокровищами, которые могли бы рассказать ему свою историю?

– И знаешь, думаю, он оставил вас с мамой не только для вашей безопасности.

– Он и вам наплёл эту ерунду? Молодец.

– Сергей оставил вас, чтобы лишиться соблазна. Иначе его бы соблазнила любовь к вам. К тебе, к твоей маме.

– Какая трагичная и вдохновляющая забота о простых конюхах. Спасибо, хоть отсыпал нам крошек своего величия. Столько отсыпал, что до сих пор не можем разгрести.

– Ты ведь, конечно, не задумывался, что Сергей прежде всего пожертвовал самим собой? – Джерри старался не обращать внимания на реплики Максима. Не понимал их, да и был уверен, что это лишь напускная злость, за которой Максим пытался укрыть свою боль. – Возможно, его поступки были поводом для твоих страданий. Поводом, но не причиной. Причина – злонамеренность других людей, их жестокость. Сергей открыл свой ящик Пандоры, но разве он заложил туда несчастья?

– Речь не о том, что отец оставил нас с мамой. Оставил, и слава богу. Как вы там говорите? Каждой рыбине – свой водоём? Ну так пусть плывёт, кто его остановит. Проблема в том, что из-за отца гибнут люди. Это вы понимаете? Пропадают и гибнут. Правда, некоторые потом восстают из мёртвых…

– Я же говорю, причина – злонамеренность других людей. Разве я не прав?

– Легко так говорить, когда сидишь на бетонной верхушке своей дурацкой горы. Прячешься в облаках от себя, а главное, от этих самых несчастий из открытого ящика Пандоры. – Максим сухо усмехнулся своим мыслям и замолчал.

Джерри сделал всё, что мог. Даже больше, чем просил Шустов. А ведь Сергей не догадывался, что по его следам придёт именно сын. Недооценил Максима. Напрасно. В этом мальчике была отцовская сила. И его отчаяние. И чем громче он провозглашал презрение к отцу, тем сильнее выдавал желание полюбить его. Ну что ж, возможно, именно такое противоречие поможет Максиму дойти до конца, каким бы ни был путь, подготовленный для него Сергеем.

Джерри достал из мешочка пережатые клипсой синие листки. На таких он писал самое важное. Пришло время сообщить Максиму, что ждёт его в дальнейшем. Если бы на то была воля Джерри, он сохранил бы это в тайне, не стал бы испытывать мальчика, однако уважал волю Сергея. Был слишком многим ему обязан.

Неспешно записал всё карандашом. Сложил листок в несколько раз. Максим поначалу не заметил протянутой к нему руки. Затем посмотрел на неё с таким озлоблением, будто она вершила все его несчастья.

Взял записку, но даже не попытался в неё заглянуть. Просто бросил на землю. Пеликаны оживились. Подумали, что их будут кормить.

Максим отвернулся от Джерри. Ни сказав ни слова, зашагал вперёд, вдоль берега. Шёл быстро, в надрывном молчании.

Джерри понял, что их разговор окончен. Едва ли им доведётся вновь увидеть друг друга.

«Ом амидэва хрих».

С грустью посмотрел на выброшенную записку.

«Ну что ж, пусть будет так».

– Не жалеешь, что приехала сюда?

– В Канди? – Аня с удивлением посмотрела на Максима. – Тут хорошо, спокойно.

– Нет, что вообще полетела в Индию. Могла ведь с родителями отправиться в Грецию.

– Могла, это точно, – Аня с подозрением осмотрела выставленные перед ней блюда.

Они обедали в небольшом ресторане возле парка Торрингтон. Дима шёл на поправку, и впервые за три дня его оставили в гостинице одного. Заказали рис с овощами, масала-яйца, кисловато-острый соус, хлебную лепёшку и варёный картофель с перцем. Максиму нравился такой набор. Он привык к ланкийской пище, которая, в общем-то, не сильно отличалась от индийской, только была чуть менее пряной.