Вследствие частого употребления юкодала пищеварительная система Гитлера функционировала очень плохо, и он – в плане проблем с пищеварением – вновь оказался в том состоянии, когда в 1936 году Морелль начал лечить его с помощью мутафлора. Страдавший хроническими запорами «Пациент А» ставил себе прописанные ему клизмы с настоем ромашки «в туалете. Я должен был находиться рядом (он даже запирал дверь)». Однако это не помогало: «Жидкость не задерживалась внутри, он тут же выдавливал ее (к сожалению!)… Фюрер должен стараться спать (без снотворного!)»[416]. Простейшая функция организма превратилась в утомительные физиологические операции, которые Морелль документировал столь добросовестно, словно это были операции на фронтах, как их описывали в журнале боевых действий генералы Верховного командования вермахта: «Между 16:00 и 18:00 четыре опорожнения, из которых два были скудными, а два обильными. При втором опорожнении, после выхода образовавшегося тромба, взрывные водянистые выделения. Массы при третьем и четвертом опорожнениях имели сильный запах, особенно при четвертом (это вышли задержавшиеся в кишечнике разлагавшиеся остатки, которые служили причиной образования газов и токсичных веществ). Относительное улучшение самочувствия и изменение выражения лица. Он вызвал меня только затем, чтобы с радостью сообщить о том, насколько легче ему стало».

21 ноября 1944 года на обед подали суп из рисового отвара и жареные ломтики сельдерея с картофельным пюре, после чего ставка фюрера «Вольфшанце» была закрыта. В своем новом супербункере Гитлер прожил всего 13 дней, но русские подошли слишком близко, приходилось срочно эвакуироваться, и раскачивавшаяся клетка с затемненными окнами – дабы из них не были видны последствия бомбежек и другие безрадостные реалии – покатилась в направлении столицы рейха. Все станции, мимо которых проезжал специальный поезд фюрера «Бранденбург», были очищены от людей. Поскольку у Гитлера не оставалось никаких шансов нанести поражение Красной армии, он решил осуществить задуманное в сентябре – под воздействием наркотиков – наступление в Арденнах. Он хотел повторить блицкриг весны 1940 года, коренным образом изменить ситуацию, хотя бы на западе, и в последний момент заключить там сепаратный мир.

Поезд прибыл на вокзал Грюневальд в Берлине в 5:20. Все происходило в условиях строжайшей тайны. Стенографист записал: Schweigepflicht![417] Гитлер, опасавшийся за свои голосовые связки, разговаривал шепотом. Взгляд его глаз больше не фиксировал окружающую действительность, а был устремлен на некий воображаемый объект. Время от времени он с жадностью втягивал в себя кислород из переносного кислородного аппарата, которым Морелль запасся перед поездкой. Гитлер редко пребывал в таком мрачном, унылом расположении духа. Все понимали: план разгрома столь крупных сил англо-американских войск абсолютно нереален, но Верховный главнокомандующий, казалось, был, как всегда, уверен в своей победе. В действительности «вследствие сильного возбуждения, метеоризма и приступов» его физическое состояние было таково, что только юкодал ему и помогал[418]. На следующий день после приезда, помимо всего прочего, он получил инъекцию морфина 0,01 грамма. Спустя два дня, 24 ноября 1944 года, Морелль записал: «Я считаю, что в этих инъекциях нет необходимости, но фюрер хочет быстрого улучшения самочувствия»[419]. И еще через три дня: «Ввиду предстоящей напряженной работы, фюрер настаивает на инъекциях»[420].

Но какое воздействие это безудержное потребление наркотических средств оказывало на интеллект и психику Гитлера? Оставался ли он вменяемым? Философ Уолтер Бенджамин, который десятилетием ранее экспериментировал с юкодалом (он принимал таблетки, которые вызывают значительно меньшую зависимость по сравнению с инъекциями), так высказывается по поводу психологического эффекта полусинтетических опиатов: «Человек в этом состоянии начинает испытывать отвращение к свободному, так сказать, астрономическому пространству, и мысли о том, что происходит снаружи, мучительны для него. Его как будто опутывает плотная паутина, изолируя от событий окружающего мира. И он не хочет выходить из этого убежища. Здесь же формируются рудименты недружелюбного поведения в отношении присутствующих и страх, что они потревожат его и вытащат оттуда»[421].

Ученый-химик и публицист Герман Рёмп пишет, что длительное употребление опиатов «ухудшает характер, парализует волю […], уменьшает созидательную силу, не причиняя ущерба имеющемуся духовному багажу. Даже высокопоставленные люди, находясь в этом состоянии, не боятся лгать и мошенничать». К этому можно добавить манию преследования и болезненное недоверие к окружающим[422].

Итак, для бункерного менталитета Гитлера в эту завершающую фазу войны, не имевшей никаких перспектив, наиболее подходящим наркотическим средством оказался юкодал. Присущие ему бесчувственность, закоснелое мировоззрение, склонность к фантазиям и пренебрежение моральными нормами еще более усугублялись этим опиоидом, который он так часто употреблял в течение последнего квартала 1944 года. В этот период, когда войска Антигитлеровской коалиции с запада и востока вторглись в пределы рейха, юкодал вытравливал в его душе всякие сомнения в победе, всякое сочувствие к гражданскому населению, приносившему огромные жертвы. Наркотик делал его еще более бесчувственным по отношению к себе и внешнему миру.

Под воздействием этого болеутоляющего и наркотического средства Гитлер казался поистине самим собой: это был тот самый фюрер, каким его знали прежде. Ибо его взгляды, планы, переоценка собственной значимости и недооценка противника нашли отражение в опубликованном еще в 1925 году программном труде «Моя борьба». Пристрастие к опиоиду еще больше разжигало в нем жажду власти – делегированной ему, но никогда самостоятельно им не осуществлявшейся – и способствовало тому, что на последнем этапе войны и геноцида евреев он даже не помышлял, хотя бы немного, отступить от своей жесткой позиции.

Таким образом, его цели, мотивы и иллюзорный мир, в котором он жил, не были следствием употребления наркотиков, а уже существовали задолго до этого. И убивал Гитлер вовсе не под воздействием дурмана, он до конца жизни оставался вменяемым. Употребление наркотиков ни в коей мере не ограничивало для него свободу принятия решений. Гитлер всегда точно знал, что делает. Он действовал хладнокровно, ясно отдавая себе отчет в своих действиях. В рамках своей системы, с самого начала основывавшейся на своих фантазиях и на бегстве от реальности, он демонстрировал отнюдь не безумие, но безжалостную логику и ужасающую последовательность. Классический случай actio libera in causa[423]: Гитлер принимал столько наркотиков, сколько ему требовалось для того, чтобы поддерживать себя в состоянии, в котором он мог совершать то, что совершал. Это ничуть не умаляет его чудовищной вины.