— Послушай, До, — предложила Кимми. — Может, начнешь наполнять кубы?

— Хорошо. Что — просто как попало, да? Просто их туда навалить?

— В точку. Просто их туда навали.

— А что, гм — натолкнуло тебя на мысль о конфетах, Кимми?

— Кто знает? Что тебе поведать об извивах творческого ума? В прошлый раз были перья. Почему перья? Да потому что еще ни одна хитрая жопа с перьями не работала. И я решила: прекрасно, займемся перьями, в чем минусы? А теперь мятные конфеты. Не правда ли, искусство просто чудесно?

— А дальше что? — лениво поинтересовалась Мэри-Энн. — У нас осталось всего шесть коробок, Кимми. Как думаешь, хватит?

— Дальше, солнце мое, сиськи. Тот оптовик, да? Он сказал, что по моему звонку немедленно принесет столько, сколько я захочу. Мятных конфет у него горы.

— Что ты сказала, Кимми? — переспросила Дороти.

— А? Я сказала — оптовик, да? Он…

— Нет-нет. Перед этим. Когда говорила про…

— Ах да — точно. Сиськи. Да, сэр. И пребольшие.

— Что — ты имеешь в виду груди?

— Ну разумеется. Парням нравится. Настоящий успех. Они, как это, — идеальны?

— Как, — осведомилась Мэри-Энн, — ты собираешься запихать их в плексигласовые коробки? И, кстати, чьи?

— Умница, — улыбнулась Кимми. — Нет, на этот раз мы отложим коробки. Я думаю, грудные картины. Из головы не выходит.

— Охо-хо, — начала Дороти. — А кто же, гм, — будет их рисовать?

— Элис позовем! — хмыкнула Кимми. — Нет-нет — ничего такого. Не картины с грудями, нет, — картины грудями, понимаешь? Грудь будет вроде как — инструментом? Ловко, а?

— Мм. Понимаю… и, гм — как? Кто-то окунет свои?..

— Ну, примерно, — пожала плечами Кимми. — Девчонка раскрасит себе сиськи, и я прижму ее передом к холсту. Шлеп, бац и готово, мэм. Ну как? Прославимся на весь мир.

— У тебя есть кто-то на примете? — не отступала Дороти. — Модель?

— Предлагаешь себя? Не пойдет. В смысле — без обид, До, хорошо? Но для этого мне нужны просто гигантские, понимаешь? Как у Расса Майера.[65]Арбузные. Такие сиськи, чтобы от них глаза на лоб лезли, вот что мне нужно. Послушай — это не проблема. Студентки что угодно сделают. Да за двадцать фунтов они выпьют эту гребаную краску, если я им скажу. Так что вот чем я собираюсь заняться в новом голу. В новом году, типа, все сиськи будут наши. А сейчас, крошки мои, время мятных драже! Послушайте: не устаю повторять — ну разве искусство не чудесно?

Должен сказать, я правда должен сказать, думал (и уже не в первый раз) Джон, что это действительно примечательно, — то, чего Майк и Уна вместе добились в этом своем выдающемся воссоздании. Признаюсь, я изрядно запутался, знаете ли — меня немного смущает то, как мало я на самом деле правда помню из военного детства и как много мне теперь кажется знакомым исключительно благодаря чрезвычайно осведомленной и занимательной болтовне Майка и все более близкому знакомству с вещами, что окружают меня. Вот небольшой пример — эмалированная табличка «Овалтин»,[66]смотрите — та, что висит рядом с самым убедительным факсимиле того рода спален, из какого я старался бы выбраться изо всех сил. Я хочу сказать, я совершенно уверен, что прекрасно помню ее по нашему маленькому местному филиалу «Юнайтед дэриз»,[67]но Майк уверяет, что данный конкретный рекламный образчик старше меня лет на десять, а то и больше. Ну — приятно сознавать, что здесь есть что-то старше меня, помимо кирпичей и перемычек. Но потом я, конечно, подумал, что да, знаете ли — я могу очень просто и совершенно безошибочно помнить именно эту табличку, потому что в те дни, видите ли, всякий хлам имел склонность накапливаться. Не то что сейчас — если вещи несколько недель или дней, она уже лишняя, устаревшая, совершенно не соответствует требованиям. В те дни, святый боже, — какой-нибудь фабрикант презентует лавке, гм… ну, не знаю — часы, например; или оловянную табличку, что-нибудь в этом роде. Господь милосердный, да владелец магазина — он будет хранить это до самой смерти; еще и потомкам завещает, по всей вероятности. Может, потому-то вокруг сохранилось, казалось бы, так много этих реликвий — ждут, пока энтузиасты вроде наших Майка и Уны унесут их в свои закрома. Странно, знаете ли, что… вот если об этом подумать… я хочу сказать, война, ну — фрицы же громили старый добрый Лондон практически еженощно, и все же предметов из этой эпохи сохранилось явно больше, чем из всех остальных, вместе взятых. На самом деле это, должно быть, не так (в конце концов, это противоречит здравому смыслу), но мне так, несомненно, представляется.

Джон продолжал потягивать виски. «Ты хоть представляешь, — возбужденно сообщил ему Майк, это виски наливая, — во что бы тебе обошлась такая бутылка на черном рынке 1942 года?» Нет, Джон не знал — и да, Майк ему поведал. Сейчас уже толком не вспомню, какое число он назвал. Кажется, что-то порядка сорока или пятидесяти фунтов — так, наверное? — в переводе на современные деньги. Что, очевидно, да, весьма немало. Если честно, я совершенно не представляю, что нынче является «ценностью». Я просто плачу, сколько требуют, — это, по-моему, не просто вежливо, но и, я думаю, позволяет полнее сосредоточиться на том удовольствии, которое эта покупка, эта трата доставляет мне — или, намного чаще, Фрэнки (хотя, разумеется, да: мне это тоже приятно) — полнее, чем тягостные раздумья, насколько большую и зияющую дыру она проела в моем бюджете.

Вы только поглядите на Фрэнки. Судя по всему, думал Джон, опять впала в искренне заинтересованное настроение — с ней это регулярно бывает, — носится по квартире Майка и Уны, тычет пальцем в одно и глазеет на другое, Майк порой ждет, когда она осведомится у него о каких-то деталях, но торопится объяснить все равно. Хотя иногда, как Джону прекрасно известно, в квартире Майка и Уны Фрэнки становится, насколько это вообще для нее возможно, ну — угрюмой звучит слишком мрачно, язвительно и ужасно, она такой никогда не бывает, нет-нет, никогда. Но бывали разы, когда она просто более или менее сидела, вертела в руках бокал, и Джон знал, что после она опять спросит его, почему они должны проводить столько времени в этом странном музее? Но сейчас, как я уже сказал, она вроде бы вполне довольна.

— Мне, типа, нравится этот наряд, — говорила она меж тем, постукивая стекло в крепкой рамке длинным, заостренным, отполированным и покрытым лаком ногтем. — Как по-твоему, хорошо бы я смотрелась в таком наряде, Джонни? Что скажешь, Уна?