Рыжая проститутка выглядела так, будто неожиданно ворвалась на съемочную площадку. Будто ее случайно вмонтировали в эти гостиничные апартаменты. Жираф уединился с ее напарницей за дверью одной из спален. Она стояла посреди комнаты и ждала.

Себастьян молча ее раздел. Белая кожа и веснушчатые плечи. Волосы пахли чем-то приятным, кокосовым. Он прижимал ее ладони к подушке и старался не смотреть в глаза. Потом вдруг извинился, оделся и сел на край кровати. Заплатил в два раза больше, чем причиталось. Попросил уйти.

Через два дня снова вызвал. Она приехала одна. Жираф то ли спал, то ли его вообще не было. Капли дождя стучали по подоконнику.

– Привет, – сказал он, когда девушка закрыла за собой дверь.

В ответ она лишь улыбнулась и отложила сумочку на стол. Встала посреди комнаты, как в прошлый раз.

– Ты, должно быть, очень не выспался.

Он утвердительно покивал.

– Так заметно?

– Немного.

Он медленно провел рукой по своим волосам и почесал шею.

– Слушай, не сходишь со мной в кино? Заплачу, сколько надо.

Она подняла голову.

– А на что?

– В смысле?

– На что в кино. На какой фильм?

Он сунул руки в карман и тут же вытащил.

– Ты проститутка, которой только что предложили пойти в кино вместо кровати, и еще спрашиваешь, на какой фильм?

– Просто я очень не люблю фильмы про супергероев.

– Значит, не про супергероев.

– А про что?

– Бляха-муха, не знаю. Еще не выбрал. Чего ты прицепилась?

– Просто интересно.

– Тогда просто прекрати. Очуметь можно.

– Невыспавшийся и вдобавок нервный.

– Так что, пойдешь или не пойдешь?

– Пойду. Конечно, пойду.

Они пошли.

* * *

Стали встречаться регулярно. Ужинали, пили кофе, гуляли.

Ей было двадцать три года, звали Майей, она получала в университете научную стипендию. Училась на философском. Отец – поляк, мать – немка. В разводе. Майя с шести лет жила в Щецине. В Познань приехала поступать. Любила бусы и итальянскую еду. Не любила жалобы, фильмы про супергероев, а еще людей, которым слишком многое не нравится. Жила с отцом, носила фамилию матери. Считала, что это большое счастье.

– Если бы мать не заупрямилась, я бы представлялась сейчас как Майя Пипеч, – призналась она на прогулке по цитадели. – Майя Эберль, кажется, все же безобиднее.

Чаще всего ели и гуляли. После третьего свидания она перестала брать с него деньги.

– Это очень забавно, – сказала она однажды, когда официант оставил их наедине. – Вот это все.

Он наблюдал, как она приступает к своему карпаччо.

– Послушай, ты бы не хотела заниматься чем-нибудь другим?

– Чем?

– Ну не знаю. Но это, наверное… это не то, чтобы суперприятная работа.

– Зависит от того, как к ней относиться.

– А, то есть можно относиться по-разному?

– Меня это вообще не трогает. Если бы я целыми днями раскладывала товары в супермаркете, в моей личной жизни почти ничего бы не изменилось. – Она посмотрела на тарелку и добавила: – Только питалась бы хуже, наверно.

– Тебя это вообще не волнует, да? Не волнует, когда какой-нибудь старый грязный развратник с огромным животом, немытый…

– Ой, не преувеличивай. Такие не попадаются. В принципе, достаточно отвыкнуть от своего тела. Вот и все. Я не испытываю никаких угрызений совести. Тело – это всего лишь тело. Что мне с ним делать? Беречь до старости?

Он не ответил. Методично пережевывая куриную грудку в клубничном соусе, поглядывал в окно. По лужам у входа в ресторан бомбил дождь.

Отложил вилку, прополоскал рот пивом. Заказал самое дорогое, а по вкусу хуже, чем «Лех Pils».

– Знаешь, почему я с тобой встречаюсь?

– Кстати, да. Если честно, не могу понять.

Он перевел взгляд на мокрое стекло и текущую по тротуару реку людей под зонтами.

– С некоторых пор у меня такое ощущение… – умолк, выпил еще. – Черт, что я вообще делаю…

– У меня такое ощущение… – повторила она. – Ну, продолжай.

– Такое ощущение, будто я вообще ничего не чувствую. То есть если ударюсь, будет больно, ясно дело, но в целом, это какое-то страшное днище, не знаю, словно мертвею изнутри. Смотри, ты проститутка и почему-то кажешься мне счастливой. У меня с недавнего времени есть все, о чем я мечтал целую жизнь, а ощущение, будто одно сплошное дерьмо.

Молчание. Стук приборов по тарелке, глоток пива. Ее взгляд.

– Ну а как это связано со мной?

– Не знаю. Но когда я с тобой говорю, мне кажется, что все-таки немного больше существую.

– Хмм… – Она накручивала вилкой тонкие пластинки говядины. – А ты верующий?

– Не особо. Когда-то был…

– А медитировать пробовал?

– Я вообще-то говорил серьезно.

– Так я тоже.

Он вздохнул, отхлебнул пива.

– Тогда валяй.

– Лично я довольно много медитирую, – сообщила она, вытирая губы салфеткой. – Не помню, с чего это началось. Наверное, прочла какую-то книгу. Перепробовала кучу техник, и сперва, конечно, ничего не получалось. Но в конце концов, что-то стало происходить. Изучала всякие руководства, немножко подстраивала это под себя и в итоге поняла, в чем дело. Потрясающая штука. Круче, чем оргазм и вообще все. Чем дольше сидишь в тишине, сам с собой, и ничего не делаешь, тем острее чувствуешь, как размывается граница между твоим телом и остальным миром. Словно исчезаешь. Ты не хотел бы исчезнуть?

– А если поконкретнее, что я буду чувствовать?

– Если поконкретнее, представь, что сидишь в квартире с закрытыми глазами и слышишь, как на улице едет трамвай. А немного погодя у тебя начинает болеть, например, нога. Суть в том, чтобы ощутить: обе эти вещи – из одного и того же внешнего мира. И трамвай, и нога – чужие. Ты не чувствуешь, что трамвай где-то далеко, а нога – это ты. Поскольку нога – это не ты. Ты – это ты.

– Но нога – это я.

– И почему?

Он пожал плечами. Снова взглянул в окно. На той стороне улицы улыбающаяся модель на билборде рекламировала ипотечные кредиты.

* * *

Телефон зазвонил рано утром. Очень рано. Определенно слишком рано.

Себастьян нащупал рукой подушку, тумбочку, край коробки от пиццы, какой-то журнал, какую-то пивную банку, какой-то мусор и, наконец, телефон.

Подошел.