— Зашли в тупик, да? — дерзко спросил Гордон.

— Нет… Пока не зашли, — отозвался Пирс и, огорошив парня своим спокойствием, поспешил распрощаться с миссис Джонс.

Когда он садился в машину, во двор, грохоча, въехал трактор. Тракторист, загорелый лысеющий мужчина средних лет — на его лице словно застыла недовольная гримаса, — соскочив на землю, приветствовал Пирса словами:

— А вы кто такой? Легавый, что ли?

— Да. Неужели похож?

Фермер только фыркнул в ответ.

— Чего вы хотите?

— Вы мистер Джонс? — осведомился Пирс.

— Конечно, а кто же еще? — Джонс прошел мимо него и, увидев мотоцикл, нахмурился. — Значит, вы не единственный гость. Вас-то что к нам принесло?

— Приехал побеседовать с вашей женой по поводу ее звонка.

От удивления Джонс разинул рот:

— Какого еще звонка?!

Пирс понял, что допустил оплошность. Значит, жена ничего ему не сказала… Судя по всему, Джонсы — недружная семья, и виновата в этом, скорее всего, не миссис Джонс.

— Ваша жена видела убитую женщину, мисс Миллар, в день ее смерти. Она вспомнила, что видела ее в деревне примерно в полдесятого или чуть позже.

— И позвонила вам? — снова фыркнул Джонс. — Пустая болтовня!

— Наоборот, — возразил Пирс. — Для нас ее сведения чрезвычайно ценны. Она — единственная, кто видел жертву…

Джонс посмотрел на него исподлобья.

— Вряд ли вы поймаете убийцу. Вы умеете только караулить на дороге тех, кто превышает скорость! — Он отвернулся и зашагал дальше, к двери кухни.

«Славный малый!» — подумал Пирс, выезжая со двора и живо представляя себе сцену встречи родственников на кухне «Зеленого Джека».

Проезжая по деревне, он с удивлением заметил второй мотоцикл, прислоненный к забору у церкви. Дверь церкви была открыта. Пирс притормозил, вылез из машины и тихо зашагал по дорожке к старой дубовой двери с железными скобами. У самой двери он остановился и прислушался. Изнутри доносились два голоса, мужской и женский. Он открыл обе двери — и наружную, и внутреннюю, сетчатую. Мужчина и женщина сидели на скамье и были увлечены серьезным разговором. Хотя Пирс не шевелился, внимание собеседников, видимо, привлек сквозняк. Мужчина обернулся, и Пирс узнал Джеймса Холланда, бамфордского приходского священника, рядом с ним сидела Рут Астон.

Пирс вошел в церковь и окликнул их, отчего-то чувствуя себя виноватым:

— Извините, преподобный! Увидел снаружи мотоцикл, но не знал, что он ваш. Понимаете? А тут еще заметил, что дверь открыта, вот и решил заглянуть и проверить.

Отец Холланд поднялся и направился к нему:

— Инспектор Пирс? Спасибо за заботу. Мы с миссис Астон обсуждаем, что дальше делать с церковью.

— Пожалуйста, продолжайте, — сказал Пирс. — Доброе утро, миссис Астон!

Рут тоже поздоровалась, но со своего места не встала.

Пирс оставил их и вернулся к машине. Он немного удивился, увидев, что Рут Астон так спокойно сидит в церкви, совсем рядом с тем местом, где убили ее подругу. Правда, она ведь не слагала с себя обязанностей церковной старосты, так что рано или поздно ей все равно пришлось бы сюда вернуться.

Джеймс Холланд снова сел рядом с Рут.

— Интересно, зачем он приезжал? — спросила она.

— Кто, инспектор? Наверное, по делам следствия. Рут, как вы здесь себя чувствуете? Не хотите перейти куда-нибудь в другое место?

Она покачала головой:

— Нет. Эту церковь я знаю всю жизнь и не стану избегать ее после того, что случилось. И потом… — Она замялась. — Знаете, здесь я чувствую себя как-то ближе к Эстер. — Она виновато покосилась на священника. — Хотя по природе я не слишком-то религиозна…

Отец Холланд наградил ее недоуменным взглядом.

— Знаю, — поспешно продолжала Рут, — местные, деревенские, считают меня очень набожной. Но, несмотря на то что я дочь священника и слежу за порядком в церкви, сама я не могу сказать, что верую по-настоящему. Мои обязанности — просто образ жизни. Некоторые увлекаются составлением букетов, а я вот поддерживаю чистоту и порядок в церкви. Чем мне заниматься, если я не буду присматривать за церковью Святого Варнавы? По-моему, мне недостает того, что называют духовностью.

— Так ли? — негромко переспросил священник. — А что такое духовность?

— Только не начинайте философствовать, — попросила Рут, — и воздействовать на меня логическими построениями! Я не могу дать определения духовности. Знаю одно: у некоторых она есть, а у других, как у меня, нет.

— Каждый из нас приносит к алтарю свои дары, — возразил отец Холланд. — И все они ценны. Как, например, вытирание пыли. Ну а если вы имеете в виду, скажем, видения, то они, слава Богу, бывают не у всех.

Рут едва заметно улыбнулась:

— Мне бы не хотелось, чтобы у меня были видения! Я бы не знала, что с ними делать.

— Как тот мальчик, которого спросили, что бы он сделал, открыв дверь и увидев на пороге Христа. «Я бы пригласил его в дом, — ответил он. — Предложил ему бокал хереса и послал за священником».

На сей раз Рут засмеялась.

Отец Холланд похлопал ее по плечу:

— Рад, что вы и дальше согласны исполнять обязанности старосты, во всяком случае в обозримом будущем.

— Только до тех пор, пока не уеду из Нижнего Стоуви, — напомнила она. — Я ведь вам говорила, я собираюсь продать дом.

— Да, конечно. Не знаю, что мы тогда будем делать с церковью. Скорее всего, придется запирать ее на всю неделю… После того, что устроили на колокольне, нам так или иначе пришлось бы ее закрыть. Мне очень жаль огорчать вас, но придется…

Рут взмахнула рукой:

— В конце концов, не так уж много мы с Эстер и делали, верно? Ну а те, кто поднимались на колокольню, наверное, уже не будут там безобразничать после того, как все открылось… К тому же и замок в двери поменяли.

— Даже если церковь будет закрыта для туристов, я все равно продолжу вести в ней службы по выходным — я или кто-то другой. Не хочу, чтобы она стала недействующей.

Рут улыбнулась:

— Вам приходится проделывать долгий путь только ради нашего маленького прихода!

Священник сдвинул широкие брови:

— Нет, не только. После вас я еду в Усадьбу и провожу службу для тамошних обитателей.

При упоминании бывшего родового гнезда Фитцроев, в котором сейчас разместился дом престарелых, Рут вздохнула.

— Я много лет не бывала в Усадьбе. Даже в моем детстве мы редко ездили туда. После того как умерли мамины родственники, которые там жили, дом заперли и выставили на продажу. Время от времени мама сажала меня в свою маленькую машину, и мы ехали туда проверить, все ли там в порядке. Честно говоря, этих экспедиций я побаивалась. Внутри было темно, мрачно и пахло плесенью. Почти всю мебель давно продали. Кое-что перевезли в дом священника — в основном громоздкие шкафы Викторианской эпохи. Правда, сохранился очень красивый карточный столик эпохи Регентства; он до сих пор у меня. Все самое лучшее пошло с молотка; в Усадьбе оставили лишь то, что не взяли на аукцион, а в доме священника, по словам мамы, для такой мебели не нашлось места. Подозреваю, что она просто не хотела брать старую мебель. Кроме того, по маминым словам, кое-что попросил оставить в доме агент по продаже недвижимости — якобы с вещами дом выглядит лучше, чем совсем пустой. Не знаю, почему такая мысль пришла агенту в голову. Едва войдя, посетители сразу натыкались на чучело совы в застекленном шкафчике! А потом видели оленьи рога на стене… Просто жуть! Мы бродили по пустому дому, слушая гулкое эхо; от страха я все время льнула к маме. Помню, однажды мы поднялись на верхний этаж, и мама показала мне комнату с зарешеченным окном. Она сказала, что в прежние времена там была детская. Я пришла в ужас: детская гораздо больше напоминала тюрьму. Мама только засмеялась и объяснила, что в Викторианскую эпоху принимали необходимые меры предосторожности, чтобы дети не выпали из окна. Помню, я так радовалась, что мне не пришлось жить и спать в той жуткой комнате!