Адмиралы оказались на скамье подсудимых. Однако Иосиф Виссарионович и в этом случае вмешался. К тюремному заключению были проговорены только Геллер, Алафузов и Степанов. А для Кузнецова, как и для Жукова, Сталин сделал снисхождение. Учел заслуги и высокие качества флотоводца, понизил в должности и отправил на Дальний Восток.

Ну а другая правоохранительная организация, МВД, в это же время вдруг предприняла попытку свалить генерала Власика, начальника правительственной охраны. Под каким-то предлогом был арестован комендант Ближней дачи Сталина Федосеев. Следствие возглавил заместитель министра внутренних дел генерал Серов (тот самый, который больше всех отличился с «трофеями», но непонятным образом остался безнаказанным). Он надавил на Федосеева, выжал показания, что Власик якобы состоит в заговоре против вождя. Но Сталин не поверил. Потребовал доставить Федосеева к нему лично, и тот сознался, что оговорил Власика. Иосиф Виссарионович распорядился передать дело в МГБ Абакумову. И новая загадка. Серов почему-то опять не понес наказания. С какой стати Абакумов выгородил заместителя министра «конкурирующего» ведомства, упустил возможность отличиться?

Ко всему прочему почти одновременно с утверждением плана «Флитвуд» произошло событие, во многом изменившее расклад в советской политической верхушке. Провал замыслов с блокадой Западного Берлина, устранение от руководства Коминформа стали тяжелым ударом для Жданова. Встряски сказались на здоровье. Он взял отпуск, отправился в правительственный санаторий на Валдай. Но там произошло резкое ухудшение, боли в сердце. В санаторий выехали начальник Лечебно-санитарного управления Кремля профессор Егоров, академик Виноградов. Определили «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни», начали лечение. Но больному становилось все хуже.

28 августа на Валдай самолетом была доставлена заведующая лабораторией Кремлевской больницы Лидия Тимашук. Сделала электрокардиограмму и пришла к выводу: диагноз поставлен неправильно, у Жданова инфаркт. А значит, и лечение неверное. Пациенту разрешали прогулки, постепенно увеличивали нагрузки, делали массаж. Все это при инфаркте категорически противопоказано, нужен строгий постельный режим. Но лечившие Жданова Егоров, Виноградов, профессор Василенко, врач Майоров остались при своем мнении. От Тимашук потребовали не писать «инфаркт», а сформулировать «осторожно».

Однако она решила подстраховаться. Вернувшись в Москву, сделала копии электрокардиограмм и 29 августа подала доклад на имя генерала Власика — за лечение вождей тоже отвечала его служба. Ее диагноз быстро подтвердился. В этот день Жданов встал с кровати, и у него случился приступ. 30 августа он скончался. Светила поняли свою вину. Для них это могло плохо кончиться. Вместо того, чтобы отправить покойного для вскрытия в Москву, произвели его там же, в санатории, в ванной комнате. Поскольку Жданов был членом Политбюро, при вскрытии должен был присутствовать представитель партийного руководства. Прилетел секретарь ЦК Кузнецов. А с ним почему-то — председатель Госплана Вознесенский, первый секретарь Ленинградского обкома партии Попков. Хотя им там как будто делать было нечего. Все трое подписали заключение с фальшивым диагнозом.

Но и Власик переполошился. Лечсанупр входил в его подчинение, он тоже мог попасть под удар! Поэтому записку Тимашук он Сталину не показал, переслал ее тому же самому начальнику Лечсанупра Егорову. 4 сентября начальник вызвал Тимашук. Кричал на нее: «Что я вам сделал плохого? На каком основании вы пишете на меня документы?» Говорил, что ему доверяют партия и правительство, «а потому ваш документ мне возвратили», «а вот вы, какая-то Тимашук, не верите мне и всем высокопоставленным консультантам с мировым именем и пишете на нас жалобы». Ее откомандировали с понижением, в районный филиал кремлевской поликлиники (Источник. 1997. № 1. С. 3–16).

Нет, она не смирилась. Уже знала, что от Власика ее жалоба вернулась к Егорову, но написала не Сталину, не Абакумову, а Кузнецову. Подписавшему ложное заключение! Очевидно, Тимашук интересовало вовсе не торжество истины, а только собственная судьба — обращение к нему очень уж смахивало на скрытый шантаж. Но со своей точки зрения Тимашук угадала. Ее восстановили в Кремлевской больнице. Кузнецов, судя по всему, понял, что Егоров поступил глупо, выгнав ее. Чтобы не попасть в беду, лучше действовать «пряником». Видимо, с ней провели соответствующую работу, кое-что пообещали (в 1950 г. она была награждена орденом «Знак Почета»). А Тимашук о своем диагнозе больше никому не сообщала целых 4 года.

Почему же вся верхушка «ленинградской команды» вдруг слетелась на вскрытие Жданова? И почему они подписали заключение? Только из-за того, что не разбирались в медицине и врачи «впарили» им свою версию? Есть еще один важный аргумент. Сами Егоров и Виноградов были выдвиженцами Кузнецова. Их ошибка и, как минимум, отстранение от работы в Лечсанупре могли подорвать его положение. Но Ю. Мухин приводит и другую версию. Что Жданов был убит. Нет, не врачами, «залечившими» его (впоследствии сам Виноградов признался в профессиональной ошибке). А помощниками, отравившими своего лидера. Потому что на его место «правой руки» Сталина с большой долей вероятности выходил Кузнецов. Тимашук в таком случае привлекала нежелательное внимание к обстоятельствам смерти.

Но Сталин приблизил не Кузнецова, а Маленкова. А на «ленинградскую команду» вскоре обрушилась катастрофа. С легкой руки Хрущева было объявлено, что МГБ сфабриковало «Ленинградское дело», и в исторических работах его принято рассматривать сугубо в рамках внутрипартийной грызни. Дескать, группа Жданова лишилась своего главного покровителя, чем и воспользовалась группа Маленкова — Берии, оклеветала и уничтожила ее. Однако факты не позволяют согласиться с такой трактовкой, грубой и примитивной.

«Ленинградская команда» отнюдь не была слабенькой и беззащитной — ставленником и приятелем Кузнецова был Абакумов. И если уж говорить о внутрипартийной борьбе, то именно эта команда нанесла в 1946 г. удар по группе Маленкова — Берии, пытаясь свалить ее «авиационным делом». А разбирательство с «ленинградцами» начало не МГБ. Его, как и дело ЕАК, опять начал Маленков. В январе 1949 г. в ЦК поступила жалоба, что на Ленинградской партийной конференции были подделаны результаты голосования. Назначили проверку, и она подтвердила: с благословения Кузнецова, Попкова и Капустина протоколы подтасовали, 23 бюллетеня с голосами «против» были подменены. В те времена — совсем не мелочь. Культ партии поддерживался очень высоко, это было «святое». Провинившихся ждали серьезные наказания по партийной линии, но добавилась еще и оптовая ярмарка.

Осенью 1948 г. Бюро Совета Министров обсуждало, что на складах Министерства торговли скопились нереализованные товары на 5 млрд руб. Постановило организовать межобластные ярмарки, чтобы эти товары распродать населению. Но председатель Госплана Вознесенский и его товарищи Кузнецов, Попков, Лазутин, Родионов подправили решение. Вместо нескольких ярмарок по разным регионам устроили одну, всероссийскую. В своей «вотчине», Ленинграде. Все товары свозили сюда, причем ни Политбюро, ни правительство не были поставлены в известность. Ярмарка открылась 10 января 1949 г., но оказалось, что такую массу добра местное население и привлеченные организации из других городов купить просто не в состоянии. Погибло продуктов и других товаров на 4 млрд руб. Это после недавнего голода! И на пороге войны…

Вознесенский попытался скрыть недостачу, подделав цифры в документах Госплана. Но правда о ярмарке всплыла,