Я ненавидела себя за то, что раздосадована возвращением Ксавье в нашу спальню. При мысли, что я окажусь рядом с ним в нашей постели, я покачнулась и ухватилась за стену. Он спокойно дышал, его сон был глубоким. Я на цыпочках подошла к кровати и скользнула под одеяло. Легла лицом к Ксавье — это было сильнее меня. Он тоже лежал, повернувшись ко мне — редчайший случай после выписки из больницы. Выражение лица было почти умиротворенным. Моя рука автоматически поднялась, чтобы откинуть волосы с его лба. Я тотчас ее отдернула. Невозможно до него дотрагиваться после того, что я сотворила, когда меня волнами накрывают воспоминания о моих руках на Сашином теле, когда я вижу, как они цепляются за него, сжимаются на его спине, на бедрах. Что я наделала? Я молча завопила, впилась зубами в кулак, чтобы отвлечься от охватившего меня ужаса, и перекатилась на другую сторону кровати, как можно дальше от Ксавье. Что бы ни говорил Саша, я судила себя за то, что поступила как чудовище, эгоистичное чудовище — дала волю своей плоти и своим желаниям, позволила себе самую большую, самую ужасную запретную вещь. Непростительную. Я нарушила данную Ксавье любовную клятву. А ведь всего несколько месяцев назад я тихо умирала, наблюдая, как он сражается, чтобы заново собрать себя по кусочкам, чтобы выжить. В какое отвратительное существо я превратилась, если обманула его самым ужасным образом… с мужем женщины, которую он сбил и за которую, по его убеждению, в ответе? Почему именно с ним? Что со мной случилось в этом промежутке времени? Где я сбилась с пути?

Мысли, вопреки моей воле, метнулись к Саше. Он тоже мучается, как и я? Как мы могли такое сделать людям, которых любим больше всего на свете? Страдающим, пережившим катастрофу, которая связала нас четверых друг с другом? В глубине души я была убеждена, что Саша любит Констанс, как я люблю Ксавье, но вопреки этой любви нас влечет друг к другу зов плоти, и он оказался сильнее. Где гарантия, что мы не поддадимся ему еще раз? Нет такой гарантии. Только что мои представления о любви разбились на тысячу обломков. Когда-то я готова была всех поучать, утверждать, что невозможно обмануть человека, которого любишь, без которого не мыслишь своей жизни. До сих пор я была уверена, что внутренний голос всегда удержит от неправильного шага. И вот я сама сознательно вынудила его смолкнуть.

Будильник вырвал меня из короткого сна, который все-таки сморил меня под утро. Ксавье тоже проснулся, шевельнул рукой и задел мою спину. Рефлекторно погладил меня, и я окаменела.

— Спи дальше, я займусь детьми.

Я спешно выбралась из постели и из спальни. Быстро натянула джинсы, свитер и кроссовки и пошла проверить, встали ли Пенелопа с Титуаном. Я избегала смотреть на них и не слишком ласково подгоняла. Когда мы спустились на кухню, меня ждал неприятный сюрприз: там уже был Ксавье. Почему он надумал вновь присоединиться к семейному завтраку именно в этот день? Я отводила от него глаза, перебегала взглядом с собственных ног на кружки, кофеварку и хлеб, который излишне старательно нарезала. Я включила радио на большую громкость — пусть оно заговорит и заполнит пустоту. Сев за стол, я почувствовала, что разваливаюсь на куски, нужно было срочно взять себя в руки, успокоиться, ничего не показывать. Теперь моя жизнь всегда будет такой, мне будет стыдно перед мужем и детьми, да и перед собой тоже. Как я могла пренебречь всеми последствиями содеянного? Я заставила себя что-то съесть и сделать несколько глотков кофе.

— Вчера вечером все прошло хорошо? — спросила Пенелопа.

Я растерялась, услышав вопрос дочки, моей красавицы-дочки, которая смотрела на меня с восхищением. Если бы она знала, она бы возненавидела меня, отвергла навсегда. Я с трудом подавила приступ тошноты.

— Было много народу, — с усилием выдавила я.

— Я не слышал, как ты пришла, — включился Ксавье. — Поздно?

Когда он обращался ко мне, интонация была осмотрительной, как если бы он опасался слишком приблизиться, и его опасения были оправданны, поскольку я только что испачкала нас.

— Да, довольно поздно… Я все привела в порядок, Кармен и Идрис помогли.

И тут меня отчаянно затошнило. Я закрыла рот рукой, выскочила из кухни, заперлась в туалете и вырвала то, что сумела проглотить, и остальное тоже. У меня все внутри болело, особенно желудок, его спазмы мне никак не удавалось укротить. В дверь дважды стукнули.

— Ава, — позвал Ксавье, — тебе что-то нужно?

Искреннее беспокойство в его голосе пронзило мне сердце.

— Нет, нет, — ответила я, по-прежнему склоняясь над унитазом. — Наверное, чем-то вчера отравилась.

И это отравление останется со мной навсегда…

Мне удалось выпрямиться, опираясь на стенку. Когда слабость немного отступила, я вышла в коридор и нос к носу столкнулась с Ксавье, который явно волновался за меня.

— Сможешь отвезти Титуана в школу? Если что, я сам его отвезу, а то ты не в лучшей форме.

— Все в порядке, умоюсь холодной водой — и о’кей, не беспокойся за меня.

Я сама удивилась раздражению в своем голосе. И поняла, что злюсь на мужа. Я приходила в ужас от самой себя: взяла и переложила часть ответственности на Ксавье. Если бы не было этой аварии, если бы он не отталкивал меня, если бы принимал меня в расчет, не отлучал от процесса своего выздоровления, а позволил разделить с ним испытания, если бы все его помыслы не крутились вокруг Констанс, разве я бы пришла к тому, к чему пришла сегодня? Но что я могла знать на самом деле? Где пределы нашей стойкости? Мне должно быть стыдно, что я ищу себе жалкие оправдания и сваливаю вину на Ксавье. Насколько мне известно, он не толкал меня в постель другого мужчины. Единственный, кто во всем виноват, — это я.

Я удрала из дома, чтобы больше не видеть лица детей и Ксавье, это дало мне краткую передышку, немного смягчило подавленность. Как и каждое утро, я направилась в галерею, уговаривая себя, что ничего не изменилось. По крайней мере в этой составляющей моей жизни. На углу улицы я резко затормозила: из-за глубокой усталости я забыла сделать крюк, чтобы подойти к галерее, минуя музыкальную лавку. Я нигде не задерживалась, чтобы по обыкновению поздороваться со знакомыми, слишком мрачное у меня было настроение, и не позволила себе заглянуть внутрь лавки Жозефа, опасаясь разбудить воспоминания о сегодняшней ночи. Даже будь у меня сильная воля — а это вряд ли, — достаточно было самой малости, чтобы я в эти воспоминания погрузилась, захотела зажмуриться и ощутить руки, тело Саши. Я вошла в галерею, надеясь, что она привычно сыграет роль моей защитной скорлупы, но этого не случилось: мне всюду мерещился Саша, в каждом зале, перед картинами и скульптурами. Он был гораздо реальнее Ксавье, который уже давным-давно здесь не бывал. Я представила себе, что мы могли уступить желанию и здесь, в этих стенах. Тогда я бы уже никогда не смогла сюда прийти. Тут я принялась воображать, что Саша якобы об этом догадался. Я себе не совсем верила, но тем не менее была тронута его вниманием.

Не снимая с двери табличку «Закрыто», я прошла в кабинет. Звонки не прекращались и отвлекали от малоприятных мыслей, не давая мне окончательно впасть в тоску. Звонившие просили зарезервировать одно из произведений, сыпались поздравления и благодарности за вчерашний вечер, художники демонстрировали возродившееся доверие. Это было слабым утешением, но доказывало, что я не во всем потерпела фиаско. Понимая, что вот-вот заявится Кармен, я отправила ей эсэмэску с просьбой сегодня не приходить и обещанием связаться с ней, как только буду в силах. Она не настаивала. Мне нужно было разобраться в собственных мыслях и расставить все по своим местам до того, как я поговорю с ней, до того, как все ей расскажу. А может, я хотела сохранить эту ночь для себя и только для себя. Кармен была мне как сестра, но делятся ли с сестрой ночью запретной любви? И как внятно описать то, что я пережила, что ощутили мое тело и мое сердце? Как объяснить это желание жить, такое сильное, что с ним не справиться? Разрушительное желание. Отчаянное стремление существовать сейчас, сегодня. Перестать плестись в хвосте аварии. Хоть ненадолго забыть обо всем.