ночи резвилась рыба, на крыше недалекого пакгауза сидели чайки и переговаривались смятыми неразличимыми голосами, похожими на хриплый шепот.

Бросить бы сейчас за борт ланчи удочку, изловить какую-нибудь длинную, похожую на угря тень и определить ее на сковородку, а завтра утром полакомиться холодной рыбой, но удочки у него не было…

53

Утром Москалев проснулся от громкого маслянистого шума, будто совсем рядом утюжил пространство тяжелый трактор. Геннадий выскочил из своего ящика, — оказывается, здоровенный сухогруз, разворачиваясь, чтобы получше подойти к причалу, чуть не сдвинул ланчу на берег.

Если бы задел — в воздух полетело бы много различных деревяшек… И тогда не надо было бы ничего ремонтировать. Но, слава богу, корма неповоротливого сухогруза проехала в полутора метрах от ланчи, не зацепила.

Москалев посмотрел на часы: когда же появится Себастьян, привезет еду и курево? Это он обещал делать каждый день.

Время было раннее — половина седьмого утра; для чашки кофе, чтобы сбить с себя остатки сна, — самый раз, для завтрака — рановато.

— Где-нибудь часов в восемь или в половине девятого этот корсар появится, — проговорил Москалев, ни к кому не обращаясь, — а пока — ни чая, ни кофе, ни сигарет…

Именно в этот момент он неожиданно поймал себя на том, что говорит только по-испански, русские слова соскальзывают с языка редко и в мозгу почти не возникают.

Это было плохо…

Ни в восемь часов, ни в девять, ни в двенадцать Себастьян не появился. Не появился и вечером — он словно бы растворился в пространстве и решил не подавать о себе никаких вестей.

Завтрак и обед у Москалева в этот день состояли из подтягивания брючного ремня на несколько дырок. Хорошо, что в кармане имелась заначка, полученная за перегон катера. Из этих денег он выделил небольшую сумму на покупку буханки хлеба, пачки сигарет и полуторалитровой бутылки молока. Потом, поразмышляв немного и поприкидывав свои возможности в недалеком будущем, оценив их, добавил немного денег на полтора десятка крючков и небольшой моток лески: интересно было, что за длинные извивистые тени бороздили вечером светящуюся воду? Хотя бы одну рыбеху следовало изловить и попробовать — положить на зуб и разжевать…

Себастьян не появился и на следующий день, он словно бы забыл о своем обещании кормить работника. А работник вкалывал по-настоящему, вовсю, себя не жалел.

Опять пришлось забираться в заначку, чтобы купить сигарет и хлеба. На пустой желудок разбирать машину, драить тяжелые детали, отдирать от них присохшую маслянистую корку, промывать керосином, сушить — дело неподъемное. Обязательно надо что-нибудь съесть.

Хозяин появился лишь на пятый день, огляделся, поворачивая свой невинный лик то в одну сторону, то в другую, — с собою он принес большой батон серого хлеба в бумажном кульке и прозрачный пластмассовый пакетик с хрустящей картошкой, — причем сама упаковка хрустела гораздо вкуснее, чем картошка, ее рассыпающиеся с фанерным звуком жареные дольки, — дольки эти оказались невкусными, будто не из картошки были нарезаны, а слеплены из пластмассовых опилок охристо-сливочного цвета.

— Русо, ты где? — звонко, будто в лесу, либо в степи, прокричал Себастьян, хотя Геннадий стоял у него за спиной. — Ты где? — взывал хозяин что было силы, голос у него звучал мелодично, для этого надо было выпить не менее двух литров вина, Себастьян явно любил местное вино и испанские песни…

Наконец Геннадий не выдержал — на голодный желудок не только работа не идет, но и присутствие на театральных представлениях, в которых Себастьян также знал толк, кашлянул в кулак:

— Здесь я!

— О-о-о! — вскричал Себастьян громче прежнего. — А я тебя ищу, ищу — найти не могу.

— Чего меня искать? Я уже минут десять стою за твоей спиной и радуюсь уроку ораторского искусства. — Геннадий похлопал в ладони. — Очень хорошо это у тебя получается, молодец!

— Держи хлеб. — Себастьян сунул бумажный кулек в руки Геннадия, скомандовал повелительно, будто ацтекский вождь своему лакею: — Ешь!

В ответ Геннадий лишь укоризненно покачал головой:

— Ты же обещал хлеб приносить каждый день… Здесь не только я — даже блохи голодают, по столу скачут бессильно, десятка два уже подохло… Ну ты и хозя-яин!

Хозяин засмеялся.

— Русо, ты же у меня живешь, за жилье не платишь…

— Не фига себе! Мало того что я ремонтирую твою шхуну, перебираю движок, доски крашу, чтобы заменить гниль, приборы твои, так называемые штурманские, починил, чтобы ты случайно не оказался у пингвинов в Антарктиде, еще и сторожу твое имущество, — и все за одну такую булку? Это несправедливо!

Произнес Москалев пламенную речь, но так и не понял, дошла она до хозяина или нет, внутри родилась злость и, хотя он был человеком незлобивым, даже прославленных русских ругательств не знал, не любил наезжать на людей, но не выдержал:

— Значит, давай договоримся так, друг ситный, — что такое "друг ситный" Себастьян не понял, но на всякий случай согласно наклонил голову, — каждый день ты мне приносишь батон хлеба, бутылку молока, овощи на твой выбор, пачку сигарет — можешь вонючих, они лучше американского "кента", и раз в три дня — полтора килограмма колбасы. В конце работы я сдаю тебе ланчу, ты выплачиваешь денежное вознаграждение, и мы расходимся.

До этого момента Себастьян слушал Геннадия молча, внимательно, согласно кивал, но услышав слова насчет денежного гонорара, вскинулся и возбужденно поднял обе руки:

— Но-но-но! — гортанно выкрикнул он. — Только еда, крыша над головой и солнце весь день.

Насчет солнца он ввернул ловко, ничего не скажешь… Москалев погрустнел — так он никогда не наберет денег на билет в Россию. Сердце у него сжалось болезненно, он поморщился. И официально он не сумеет заработать здесь деньги, поскольку — бесправный… Что делать?

— Ни один хозяин не будет платить тебе деньги, русо! — продолжал Себастьян. — У нас это не принято, только натуральные продукты: хлеб, рыба, мясо…

Чужой монастырь есть чужой монастырь, со своими правилами по чужим кельям не ходят, но из всяких правил бывают ведь исключения. Тем более Себастьян обещал заплатить деньгами.

— Если ты не будешь приносить мне продукты, я околею от голода, понял? А ты будешь отвечать перед полицией. И перед Богом тоже, Себастьян.

Сверкнув глазами, чилиец вскинулся было вновь и даже руки вскинул, но что-то в нем щелкнуло, сработал некий внутренний механизм, и он не стал выступать, промолчал. Только руками, опуская их, прижал воздух, будто останавливал на улице такси.

— Ладно, русо… — наконец произнес он.

Себастьян ушел, а Геннадий, стирая ладонями пот со лба, остался доделывать начатое. Работы было много, он