путешественники не торопились, и узкий проход в горах, по которому теперь только и можно было идти, не казался удобным местом для привала: ни утолить жажду, ни развести огонь тут было нельзя. По словам Авери, версты за четыре находилась защищенная от ветров ложбинка, где набрать свежей воды и наломать сучьев для костра не составит проблемы; там ребята и решили заночевать, а заодно обсудить план дальнейших действий. Аленка особенно рвалась вперед – то ли желая доказать мальчикам, что уже совершенно здорова, то ли просто благодаря своему живому характеру. Впрочем, ей, как и остальным, недолго пришлось двигаться по извилистому ущелью. Каменная стена, выросшая перед Максимом, заставила его растерянно обернуться к друзьям; те, однако, оставались спокойными, или, во всяком случае, не подавали виду. Аверя лишь указал рукою наверх; запрокинув голову, Максим приметил тропку; извиваясь, она, судя по всему, вела на другую, невидимую пока сторону гигантского утеса. Чтобы начать восхождение, требовалось лишь отойти чуть влево; это ребята и сделали. Аленка наскоро поведала Максиму, что путь этот проложили в незапамятные времена, когда в Синих горах было найдено серебро; однако впоследствии месторождение истощилось, рудники забросили, и теперь дорогой почти никто не пользовался. Она и впрямь носила следы запустения: кое-где вовсю пробивалась жесткая трава, а временами попадались отпечатки звериных лап: похоже, животные уже не боялись повстречать здесь человека. Иногда приходилось перемещаться гуськом, лицом к скале, цепляясь руками за выступы, и тогда сердце непроизвольно екало; на других участках дорога расширялась до такой степени, что позволяла идти плечом к плечу, не рискуя свалиться. Попадались даже целые площадки, будто, а может, и специально устроенные для отдыха небольших отрядов; на одной из таких ребята и заметили погоню.

Было бы неправильным думать, что Аверя, Аленка и Максим совсем уж этого не ожидали, но в противоборстве двух чувств – страха столкнуться с нею и надежды, что подобного все-таки не случится – победа уже явно клонилась в сторону последнего. Максим не мог ручаться, но ему мерещилось, будто именно он, вздрогнув, первым глянул вниз, в расщелину, и увидел рубаху Петра, чужеродным, белым пятном выделявшуюся среди алых одеяний свиты: кафтан разгоряченный царевич сбросил еще на передовом хребте. Петр что-то крикнул – и на высоте было не разобрать, обращается он к беглецам или к собственной охране. Однако нетерпеливая, наглая ухмылка царевича, прекрасно различимая в особо прозрачном воздухе, который свойствен лишь горам, не позволяла Максиму сомневаться, что сейчас его преследуют не как неопознанного гилевщика, а как мальчишку из иного царства, и что проклятие Жар-птицы, неразлучное с ним с самого первого дня пребывания в этом мире, еще не желает его отпустить. Еще миг – и семь ружей вытянулось по направлению к ребятам; бежать было некуда, поскольку дорога до ближайшего поворота отлично простреливалась. Максим с ходу оценил расстояние до врагов: оно было таким, что вряд ли его могли убить до смерти, тем более что ни одно из дул не смотрело в лицо, но не представляло никакого труда нанести рану, после которой передвигаться будет уже невозможно. Мальчику представилось, как он, покрытый кровью, станет корчиться в ногах у людей, которые его добьют, и, вероятно, перед этим будут еще глумиться, как, скорее всего, глумились и над Павликом: Максим предполагал, что Аверя и Аленка из сострадания далеко не все рассказали о нем и о том, что ему довелось претерпеть в последние минуты перед гибелью. Злоба захлестнула Максима, и он резко шагнул к краю тропинки.

В миллиметре от его ног разверзалась бездна, а напротив, по склону соседней горы, к ущелью протянулся сверкающий язык – от вершины, где снега уже вовсю начинали подтаивать. У его оконечности дикая коза объедала какой-то кустарник; уловив движение мальчика в свою сторону, она боязливо посмотрела на него, но, сочтя, что Максим никакой опасности не представляет, вернулась к прежнему занятию.

«Вот так… Если они теперь откроют огонь, я упаду в эту пропасть, и все будет кончено. А не повезет – у меня хватит сил, чтобы подкатиться. Хотя бы таким образом воссоединиться с Пашкой… Только… Не выместят ли они злобу на Аленке и Авере? Я ведь еще должен уберечь их. Что для них будет лучше? Черт, почему я думал об одном себе? И почему сейчас стал вдруг сомневаться? Развилка?..»

– Нет!!

Отчаянный крик Петра долетел до уступа, где находился Максим; скосив глаза, мальчик увидал, что рука царевича сложена в распальцовку, а ружья моментально опустились. Максим недоуменно заморгал:

«Что такое? Он не хочет, чтобы я умер?»

– Максим… – Голос Авери был еле слышен.

– Что?

– У Аленки дрожат руки…

Максим оглянулся; Аленка не смотрела на него, равно как и на брата. Согнувшись, она стукнула о камень двумя пальцами, отдавая скале талан, когда-то полученный на пепелище уничтоженной солдатами деревни.

Желтые чудовища выросли перед девочкой.

Загораживая собой тропу, они защищали ребят от прямого нападения, но не от пуль, вздумай погоня вновь наметиться. Кроме того, невесть кем и когда оставленный клад мог удержаться на поверхности лишь незначительное время. Прежде чем Максим успел додумать все это, раздался голос:

– Аверя, поспевай!

Сказав так, Аленка распрямилась и еще раз обвела взглядом царевича и его свиту; ветер трепал волосы у нее на лбу, а на губах появилась улыбка. Авере живо вспомнился день знакомства с Максимом; тогда она так же стояла на возвышении, стройная и дерзкая, смеясь в лицо целой толпе вооруженных мужчин. Аленка подняла руку чуть выше уровня плеч и сделала ею быстрое движение слева направо; тело девочки мягко осело на камни, и ноги ее подогнулись – последнее, на что в ней еще оставалось жизни.

Оцепенение людей, наблюдавших за этой сценой, само казалось следствием какого-то небывалого в том мире волшебства, способностью к которому некоторые современники Дормидонта наделяли в своих мыслях Жар-птицу, а жившие ранее и менее сведущие – клады вообще. Лишь неожиданный подземный толчок вынудил Петра и его спутников в страхе переглянуться, а затем обратить взоры туда, где коза, не дожевав початую ветку, вдруг ошалело бросилась вниз. Тысячетонная масса снега сорвалась с горной вершины и устремилась в ущелье, навстречу и на погибель находившимся там; вопль обреченных людей потонул в грохоте обвала. Более храбрые попытались опередить лавину, кинувшись к тропке, и первыми приняли смерть; другие ринулись назад, к передовому хребту, и кляли себя, что не переправили через него лошадей; впрочем, даже верхом не удалось бы спастись. Никто уже не помнил о своем долге по отношению