• Отцовские часы.

• Видеокассета с тремя сериями третьего сезона «Черной гадюки» и одной серией «Команды А».

• Мой экземпляр «Над пропастью во ржи».

• «Ненадежные воспоминания» Клайва Джеймса.

• «Невыносимая легкость бытия» Милана Кундеры.

Но с другой стороны, у меня были и военнопленные:

• «Звездные войны».

• «Империя наносит ответный удар».

• Три пары сережек.

• «Фейм Эньюал» (1982).

• Полное собрание сочинений Шекспира.

• «Убийство Роджера Экройда» Агаты Кристи.

• «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», Хантер С. Томпсон.

• «Всадники», Джилли Купер.

• Ее экземпляр «Над пропастью во ржи».

• Лучшие хиты «Претендерс».

• «New Order», Текник.

• Четыре номера «Marie Clair».

• Калькулятор.

• 25 конвертов формата А4.

• Пара черных колготок 60 ден из «Маркс и Спенсер» (не ношеные).

14:42

Мне хотелось тут же перезвонить Кейт. Я так по ней скучал, как не скучал ни о ком со времен Агги. Чем больше я о ней думал, тем легче мне становилось. Чуть сосредоточившись, я мог воссоздать в голове все согревающие душу оттенки интонаций ее голоса, вспомнить, как она говорила о жизни, фильмах, похоронах, карьере и любви — это было так восхитительно, что почти невозможно передать словами, а это значило, что в голове у меня потихоньку начинается кутерьма. Мне пора бы уже отучить свою голову опережать события и научиться воспринимать вещи по мере поступления. В качестве упражнения для силы воли и небольшой диверсионной операции я пообещал себе, что позвоню Кейт не раньше, чем раз и навсегда изведу бардак в квартире. Удручала полная невозможность найти в этом беспорядке то, что нужно. У меня уже даже чистая посуда кончилась — а запах гниющей еды, растаявшее мороженое на ковре, недоеденные бутерброды, которые засыхали и скручивались прямо на глазах, тарелки с присохшими к ним спагетти, которые едва ли не вслух умоляли, чтобы их избавили от невыносимых страданий? — катиться ниже было уже некуда. Я собрал грязную посуду и отнес ее на кухню. Потом опустился на карачки и попытался оттереть мороженое с ковра — оно было непоколебимо, оно намертво пристало к ворсу. Потом я сложил все школьные тетради в аккуратные стопки вдоль стены и вытряхнул содержимое чемодана в шкаф, после чего мне пришлось налечь на дверцы, чтобы их запереть, как будто моя одежда — это орды безумцев, рвущихся прочь из сумасшедшего дома. Теперь комната начинала напоминать то помещение, на которое я две недели назад оформил полугодовую аренду. Я набил пластиковый пакет от «Асда», который служил мне мусорным ведром, всякого рода останками и обломками: недоеденный батончик «Марс», раскрошенные «Хула-Хупс», приглашения от «Барклайс» прийти и получить кредитную карточку и многое другое. Я собирался сунуть туда же письмо от телевизионщиков, но потом передумал. Оно было адресовано Жильцу. Я инстинктивно потянулся к своему фломастеру и написал: «Таковой не проживает». Потом засунул письмо в карман пальто, чтобы отослать его обратно, — зовут меня не Жилец, в паспорте стоит совсем другое имя, и я вовсе не собирался отзываться на эту кличку, только чтобы потрафить каким-то ленивым бюрократам. Да, я повел себя как сварливый, угрюмый и жалкий тип, но должен признаться, меня это позабавило.

Всю неделю я замерзал по ночам, потому что мистер Ф. Джамал совершил большую ошибку и поставил диван-кровать под окном. Это была дурная идея — в частности потому, что окна были настолько неисправны, что влетающие в них сквозняки могли бы наполнить паруса небольшой яхты. Чтобы исправить ситуацию, я перетащил диван-кровать к противоположной стене, то и дело останавливаясь и расправляя ковер, который постоянно собирался складками, отчего колесики дивана буксовали. И хотя новое положение вещей означало, что я не смогу полностью открыть дверь ванной комнаты, единственный оставшийся вариант заставил бы меня перекрыть выход из этой адской дыры. Словом, больше я не экспериментировал и оставил диван на новом месте. Обливаясь потом после этого небольшого физического упражнения, я рассудил, что пора сделать перекур. Однако моя совесть и слышать об этом не хотела. В общем, я продолжил неистово переставлять мебель, пока кураж не прошел. Я решил, что оба шкафа будут смотреться значительно лучше, если их передвинуть к стене напротив кухни, иначе они выглядели слишком внушительно. Немного посомневавшись, не стоит ли мне сначала все из них вынуть, я начал сражаться с тем шкафом, что поменьше.

Сперва я покачал его из стороны в сторону, но тревожный скрип и треск подсказали мне, что так я далеко не продвинусь. Тогда я зашел сбоку, уперся в него плечом и сильно надавил, будто мы с ним — два игрока в регби. Потребовалось потратить немало сил, чтобы его расшевелить, но когда он наконец сдвинулся с места, что-то царапнуло по обоям и упало на пол. Я оставил шкаф в покое — вмешалось мое живое воображение, которое предположило, что это, должно быть, полуразложившаяся человеческая рука, и именно она, наверное, несет часть ответственности за то, что в комнате так пахнет. У меня мелькнула мысль — пусть и наполовину шутливая, — что не будет ничего удивительного, если злая судьба, которая преследовала меня последние двадцать шесть лет, устроит так, что Кейт, та самая Кейт, в которую я влюбился после пары телефонных разговоров, окажется серийным убийцей. Когда я обнаружил, что это не один, а целых два предмета и отрубленной конечности среди них нет, то вздохнул с облегчением, хотя и не без некоторого разочарования. На полу лежал конверт с фотографиями и щетка для волос.

От того, что попало мне в руки (я имею в виду фотографии, а не щетку), у меня захватило дух. Голова моя закружилась, и я сел, прижимая фотографии к груди. Я чувствовал, как вызванный этой находкой адреналин со свистом несется по жилам. Я не сомневался, что среди этих снимков будут и фотографии Кейт, моей Кейт, Кейт, которая наполнила собой мои мечты — Кейт, которую я никогда не видел. Но тут до моего сознания с курьерской почтой добралось послание от моей совести.

«Рассматривать чужие фотографии, — говорилось в нем, — без согласия владельцев — это нарушение моральных прав личности, которое равносильно таким прискорбным поступкам, как чтение чужого дневника или личных писем. Настоятельно рекомендую тебе оставить эти фотографии в покое — ведь ты надеешься, что на каком-то из снимков она может оказаться голой».

«Чушь, дерьмо собачье! — отвечало мое сознание с напускной храбростью. — Я хочу взглянуть. И немедленно!»

У меня не было достаточной силы воли, чтобы отложить фотографии не глядя. Это были не просто фотографии — речь шла о снимках человека, которого я больше всего на свете хотел увидеть.

«Вот, наверное, что чувствуют слепые, когда удачная операция возвращает им зрение, — думал я. — В первый раз в жизни они могут просто смотреть и верить своим глазам».

Это были отпускные снимки, и, насколько я мог судить, их сделали летом в Париже. По большей части там присутствовали поодиночке или вместе две девушки лет около двадцати, но кроме того, попадались фотографии нижней части Эйфелевой башни, Триумфальной Арки и Лувра. Я выбрал из пачки по одному удачному портрету каждой девушки, чтобы рассмотреть их повнимательнее. У одной были длинные вьющиеся темно-коричневые волосы — она собрала их в хвост, но они все равно казались непослушными. Она не красилась, хотя кожа у нее была довольно бледная. Зато губы у девушки были яркие, а в ушах — серебряные сережки-гвоздики. На ней была простая белая футболка и джинсы. Кроме того, было понятно, что она выше другой девушки. Еще я заметил, что у нее приятная улыбка.