промолчать. В конце концов, Джеку всегда виднее, правда? Это Джек привел Франца в Крепость, дал ему свежую одежду и помог отмыться от собственных кишок, когда тот сиганул с башни на глазах у всего города, а затем сел и разрыдался навзрыд от очередной неудачи. Это Джек дал ему работу – самую невыносимую в мире, правда, – и какой-никакой смысл того жалкого существования, что Франц влачил все эти годы. Это Джек спасал детей из рек, лесов и от голодных демонических гончих, сбивающихся в стаи на Волчью луну, и раздавал продукты тем, кто в них нуждался. Это Джек разрезал душу вампира на дюжину частей семь лет назад, вытащив ее из тела острием косы, будто обычную занозу. После такого сомневаться в Джеке казалось Францу богохульством. Сродни мысли, что солнце на небосклоне не взойдет утром и не сядет вечером.

И все‐таки Францу было неспокойно. Не чувствовал он больше безопасности в Самайнтауне, даже когда сидел возле Джека на расстоянии вытянутой руки. А может, дело было не в нем… А в том, что признавать было даже неприятнее, чем сомнения в Джеке.

«Я просто хочу наконец‐то увидеть Лору!»

Чтобы удержать эти слова внутри, во тьме, там, где им самое место, Францу пришлось до того плотно стиснуть зубы, что острые клыки чуть не проткнули ему губу.

Он растянулся на бархатной тахте и откинул голову назад, вперив в потолок остекленевший взгляд. Как бы Франц ни ненавидел кровь, то, насколько хорошо он чувствовал себя после нее, невозможно было отрицать. Озябшие кончики пальцев в пластырях наконец‐то согрелись, по лицу потек румянец, и ноющая боль в груди, где зияла рана, тоже успокоилась. Даже мышцы перестали тереть по костям, как наждачка. Франц двигался плавнее и быстрее, видел дальше, слышал больше, лучше соображал. Зрение снова стало острым, а голод – терпимым и тупым, больше не мучительно-свербящим.

К этим чувствам – силе, уверенности, удовольствию – было слишком легко привыкнуть. Они могли убедить Франца отказаться от смерти, поэтому он так и старался их избегать.

Незаметно отставив детский стакан с узорами животных, сам Франц отодвинулся подальше от окна: солнце почти залило диван. Ивы жались к каменному фасаду Крепости, как к материнской груди, а длинные золоченные листья скользили по витражным стеклам. Сойки пели им, будто утешали, и, прислушиваясь к ним, Франц даже не сразу понял, что действительно может их услышать. Их, а не барабанную дробь, от которой дрожали стены и даже у Джека болела голова, хоть той и не было.

– Здравствуй, Лора. Будешь ужинать? Точнее, завтракать. Или погодите… Который сейчас час? Ой, уже одиннадцать утра, кошмар!

В подтверждение кукушка крикнула столько же раз подряд. Грязный сервиз, маленький китайский чайник и пустая нефритовая бутылка, на стенках которой лоснился винный блеск, быстро переместились в заставленную раковину, уступив место белоснежной скатерти и двум тарелкам с супом. Титания неторопливо поглощала свою, держа ту на коленках, в то время как вторую Джек наполнил и поставил наспех, аккурат в тот миг, когда о лестничный пандус со знакомым звуком ударилась инвалидная коляска.

– Вы здесь что, всю ночь сидели? – спросила Лора, проезжая между кресел, чтобы сделать по гостиной круг и, глянув на суп лишь мельком с присущей ей брезгливостью, вкатиться в кухню. Франц не пошевелился, даже когда она проехалась ему по ногам.

Лора была в порядке. Лора и впрямь была жива.

Он словно бы не верил в это до конца, пока не увидел ее лично. В клетчатой рубашке поверх майки, расклешенных светлых джинсах, какие Франц не видел с восьмидесятых, и вся в румянах, пудре и голубых тенях, Лора выглядела совершенно обычно и ничем не отличалась от себя вчерашней. На тонких белых веках и под ними эти тени напоминали морские волны, расплескавшиеся из таких же лазурных глаз. Пушистые ресницы были такими светлыми, что, когда Лора поворачивалась к солнцу за окном, они будто бы исчезали вовсе. Каре, похожее на курчавый тополиный пух, подсвечивалось тоже. Она забыла зашнуровать кроссовки, в которые зачем‐то уже обулась, и, если бы не это, Франц бы не посмотрел на них и не заметил бы ее лодыжки. Он не понаслышке знал, как прятать свежие порезы, и что рельеф бинтов всегда проступает сквозь плотные и высокие носки.

– Ты вчера не видела ничего и никого подозрительного? – поинтересовался Джек, когда коротко ввел Лору в курс дела, и принялся перечислять: – Рыжего коротышку, супер-сильного мужчину, еще одного рыжего, только в деловом костюме, приличного такого вида… Или человека, улыбающегося настолько широко, что еще немного и ему придется зашивать рот.

Лора сильно хлопнула дверцей холодильника, выудив оттуда молоко в бумажном пакете и банку арахисового масла.

– Хм, нет, не припоминаю.

– Ну и славно, – вздохнул Джек. – Ты, кстати, сегодня что‐то рановато. Всю ночь играла, да? Ты вообще спала?

– Спала, – ответила Лора коротко. Послышался звон, с каким радужные хлопья-колечки падают на дно керамической миски, а затем бульканье топящего их молока. Куриный суп Джека, как всегда, остался без внимания.

– Еще мэр просил тебя найти какие‐то чертежи водопровода, которые ты делала полтора года тому назад, и отправить копии ему…

– Ага, ага. Эй, Франц, отвезешь меня на репетицию к Душице? Я обещала, что в этот раз приеду.

– А?

Титания слегка пнула оцепеневшего Франца под столешницей. Ее серые, большие, как блюдца, глаза отражались в бульоне с плавающей лапшой. Титания смотрела в свою тарелку, но острые кончики ее ушей, режущие черную копну на локоны, подергивались, как у кошки.

Франц перевел взгляд с нее на Лору, завтракающую за столом, вид на который открывался через арку. Она немного чавкала, когда жевала. Несколько раз моргнув, Франц обратился к напольным часам напротив и вспомнил, что раньше, до того как у Лоры случился очередной приступ нигилизма, он как раз возил ее к Душице примерно в эти же часы.

Неужели… Это его шанс!

Франц завел «Чероки» раньше, чем Лора успела допить из своей тарелки окрасившееся молоко. Истертая на локтях кожанка с металлическими кнопками, рваные на коленях джинсы и новая-старая кепка из шкафа взамен потерянной бейсболки с надписью «Bad Wolf» вызвали у Лоры многозначительное «Хм-м», когда Франц открыл для нее машину и помог забраться внутрь. Выпитая кровь, которая будет поддерживать в нем силы еще минимум неделю, если Франц не найдет способ выпустить ее, будто сделала Лору эфемерной в его руках, избавив от половины веса. Франц легко вытащил ее из кресла, как котенка, и не издал ни звука, даже когда вновь запутался в ее безвольно свисающих ногах. Все так же с недовольно сморщенным лицом Лора все это время подозрительно молчала.

Тихая. Такая тихая. И