уж это важно для нее. Она снова окинула улыбающегося человеком взглядом от его кудрявой макушки до пол черного пальто. Высокий, стройный, в меру красивый, особенно на круглое юное лицо. Улыбка, правда, страшная, доверия не внушает. Но что еще Лора может потерять? Никаких сделок заключать она не станет, даже устно. Слова «Согласна» или «Да будет так» Лора давно выбросила из лексикона. Да и рискует она вовсе не собой, а «всемогущим» Джеком. Что может пойти не так?

Разве что перед ней сидит тот самый человек, который убивает горожан… Впрочем, даже это ничего не меняет. Ведь разве Лоре не плевать на Самайнтаун?

– Ну же, Лорелея. Пара часов, вкусный обед, светский разговор с рассказом о городе – и освобождение от немощи твое, – добавил Ламмас, будто бы знал, что Лору нужно немного подтолкнуть, придать уверенности, что все это сущий пустяк – какая‐то болтовня после всех усилий, что она уже приложила.

«Ничего страшного не произойдет, – сказала она себе, но чувствовала, будто себе же и врала. – Джеку это никак не навредит. Постараюсь рассказывать лишь то, что и так все знают. Да и что такого Ламмас может спросить, чего у меня еще не спрашивали отбитые поклонники Джека?»

– Что именно ты хочешь знать? – сдалась Лора в конце концов.

– Все. Начни с самого начала. Как вы с Джеком познакомились?

И Лора рассказала. О том, как вычитала о Самайнтауне из журналов и подслушала историю лаборантов в университете, которые отмечали здесь рождественский уикенд и остались в полном восторге; как решила посмотреть на город собственными глазами, авось найдет кого‐то, кто сведущ в проклятиях или неполноценных превращениях в людей; как уволилась со старой работы, собрала вещи и переехала сюда одним днем, промаявшись пять часов в самолете и еще столько же в поезде. О том, как Лора просидела сутки в «Тыкве», пока не придумала познакомиться с Наташей и попросить ее свести их с Джеком, она рассказала тоже. Об идиотском «собеседовании», которое ей пришлось пройти, о снятой у Джека комнате, и о том, как он помогал ей искать первые месяцы заказы, даже уговорил Винсента Белла выделить средства из казны на несколько проектов вроде автобусных маршрутов, увеличивших туристический поток. Невольно Лора перешла к тому, как изменила Самайнтаун за какие‐то четыре года, и гордость просочилась в ее голосе впервые не как яд, а как противоядие.

Она вспомнила, как ей даже вручили премию на одном из фестивалей и как Франц в шутку отнял у нее статуэтку в виде тыквы со словами «Встань и забери!». Лора поведала о ссорах, которые постоянно сотрясают Крепость, о розыгрышах над Джеком, в каждом из которых она на самом деле принимала участия не меньше, чем Франц, и о том, как ей досаждает их забота, как они вечно норовят забраться ей под кожу – не издевками и замечаниями, как все, а мерзкой добротой.

Ламмас слушал внимательно, не перебивая, и изредка направлял ее полившийся поток в то или иное русло. Интересовался, что Джек любит, какие фильмы смотрит, где гуляет и почему готовит, когда нервничает (об этом Лора проболталась нечаянно, точно так же, как и о том, что Джек частенько разбивает тыквы и идет за ними к Наташе, которая закупает их оптом за полцены). Вопросы Ламмаса казались Лоре безобидными и даже весьма посредственными для той платы, которую он ей посулил, и спустя час она даже начала получать удовольствие от беседы.

Лора выпила уже полкружки шоколада, когда он все‐таки спросил нечто необычное:

– А ты знаешь, где находится Первая свеча?

– Какая‐какая свеча?

– Сплетенная из семи стержней и с голубым огнем. Причем сколько лет горит, а все не уменьшается, и тепло от нее не исходит, только холод, как от свежевскопанной могилы.

– Ты про такие, как в тех тыквах? – уточнила Лора, махнув головой на оранжевых и круглых свидетелей их разговора. Тыквы с вырезанными на них рожицами, откуда лился бирюзовый свет, и которые по какому‐то глупому городскому суеверию было запрещено тушить, встречались на улицах Самайнтауна всюду, и даже кафе не было исключением. Здесь они сторожили веранду, расставленные поверх широких деревянных перил, словно часть декораций, подобная стогам сена на входе или зеленому плющу, увивающему балки и крышу веранды.

«Минутку, почему плющ зеленый?.. Разве он не был золотым или красным, когда я приехала сюда?»

– Да, такая же, но побольше, – кивнул Ламмас, протянул руку к перилам и погасил одну, несмотря на запрет: его палец пролез в глазницу маленькой тыковки и прижался к фитилю. Бирюзовое свечение померкло, и отчего‐то Лора поежилась. – Только ту свечу, что ищу я, Джек явно хранит не в тыкве. Возможно, она в доме, или он даже носит ее с собой…

– Нет. – Лора покачала головой, снова покосившись на изумрудные остроконечные листочки, цепляющиеся к краю их скатерти. Казалось, они становятся лишь ярче и зеленее с каждой минутой. – Ни разу не видела в Крепости то, о чем ты говоришь.

Это было облегчением – то, что ей даже не пришлось лгать. Лорелея сделала глоток горячего шоколада, чтобы смочить пересохшее горло, и откусила кусочек вафли. Ламмас замолчал, издав задумчивое «Хм-м». Кукла сидела рядом, слушала их и так же вежливо внимала.

– А Джек часто злится? – спросил вдруг он.

– Никогда.

– Так уж никогда?

– Ну, Франц, рассказывал, что на него порой находит, однако «к нашему счастью, Джек слишком хорошо воспитан, чтобы это показывать, и отлично держит себя в руках», – Лора передразнила, кривляясь так, что едва не пролила шоколад мимо рта. – Так что вывести Джека из себя невероятно сложно, если ты об этом.

– А у Джека есть возлюбленная?

– Ха, у парня без башки и в рюшах? Конечно, нет! У него поклонниц море, но исключительно как у городского символа, не более. Все его свидания заканчиваются провалами и нелепыми историями, которые только в баре за бутылкой вискаря травить. Да и слыхала, что Джек по Розе до сих пор сохнет… Эта основательница Самайнтауна, вот уже как полвека лежит в могиле.

– Ага, ага. – Ламмас махнул перчаткой, будто пролистывал скучную страницу в книге. – У Джека, что же, только вы есть, получается? Ты, тот вампир, не пьющий кровь, и Королева фей.

«Когда я успела сказануть, что Тита королева?» – озадачилась Лора. Ее губы сжались, пальцы нервно затеребили пластиковые колечки в ушах.

– Да, но ты говоришь о нас так, будто мы его семья.

– А разве нет?

– А разве да?

Что‐то в голосе Лоры надломилось, как и в ней самой. Пальцы в пластырях, которые она наклеила, пока болтала, со сломанными ногтями и все еще в следах от туши, сжали чашку так крепко, что чуть ее не раскололи. Лора даже не