о вашем дворянском достоинстве и титуле узнал совершенно случайно. Некрасиво будет, если с кем из сестёр милосердия неподобающе или как-то неправильно буду себя вести. Нижний чин и…запросто.

— Пустое, Гаврила Никитич. Они не на светский раут собрались! Или вы, может, к кому мужской интерес имеете? — Вяземский шутливо погрозил мне пальцем.

— Упаси бог, Иван Ильич. Со свиным рылом в калашный ряд.

— Вы, наверное, хотели сказать «с мякинным рылом, да в калачный ряд»? Но я вас понял. Извольте, расскажу, если вам угодно. Титулами в нашем будущем полковом лазарете из сестёр милосердия обладают лишь две представительницы. Это уже известная вам Ольга Евгеньевна, урождённая баронесса Вревская, состоящая при мне в должности «сестры милосердия для поручений». Ну и самая младшая из сестёр милосердия — княжна Кирилловская, Элеонора Валериановна. Но всё же, согласись, Гаврила, ни благородное происхождение, ни дворянские привилегии ничего не значат там, где нужно иметь горячее сострадательное сердце и умелые руки.

— Согласен абсолютно, Иван Ильич. А как насчёт квалификации сестёр?

— Здесь не всё так, как хотелось бы. Большая часть прошла стандартную годовую подготовку. И солидную практику. Но в гражданских больницах. Какой-никакой практический опыт в военной медицине лишь у Ольги Евгеньевны, Елизаветы Семёновны и Татьяны Аскольдовны. Они мои студентки и выпускницы Сибирских высших женских курсов. Ухаживали за ранеными, Ольга Евгеньевна ассистировала на операциях, вскрытиях, помогала мне в прозекторской. Но увы, я прекрасно понимаю, что этого мало.

— Тогда, пожалуй, нам будет чем заняться после обеденной паузы. Думаю, не лишним будет проверить знания ваших подопечных, Иван Ильич, например, начав с десмургии. А в процессе, вполне возможно, появятся мысли о ещё каких-нибудь достижениях медицины из моего времени, что можно без особого труда ввести в вашу практику.

За послеобеденным чаем и беседой о жизни в двадцать первом веке время пролетело незаметно. Вяземский всё же умудрился глубоко не затрагивать ключевые исторические события двадцатого века. Он неизменно уводил беседу в сторону, едва мы натыкались на упоминание о ключевом моменте. Удивительного терпения человек! Он всё больше отдавал должное лишь техническим новинкам, быту и, как ни странно, искусству. Особенно Вяземского заинтересовал синематограф. Когда же он понял, что такое телевидение, то забросал меня вопросами по самую макушку. При этом князь обладал потрясающей способностью выделять главное из моего рассказа и делать из этого потрясающие выводы. Например, он указал мне на тот факт, что я, будучи в этом времени уже целую неделю, не проявил интереса ни к одной газете. Из чего он справедливо решил, что я привык пользоваться совершенно иным источникам информации. Коллежский асессор завис почти на три минуты после моего не совсем внятного, но эмоционального объяснения, что такое Всемирная паутина и чем она так удобна в поиске информации.

Наше безделье сурово и неотвратимо было прервано баронессой Вревской, приведшей для занятий личный состав вместе с одним из санитаров в качестве наглядного пособия или медицинского манекена. Ольга после рассказа военного врача о том, как я проводил приёмы кардиореанимации Фёдору, решительно настояла на демонстрации и обсуждения с остальными сёстрами милосердия и санитарами.

И работа закипела. Я не был столь наивным, чтобы не понимать, что с практической точки зрения эти ещё недавние гимназистки дадут мне значительную фору. Так и оказалось: ловки руки сестёр милосердия исполняли повязки любой сложности с той сноровкой и аккуратностью, что даётся лишь при многократном повторении. Спор возник лишь во время моих объяснений по поводу проведения непрямого массажа сердца и кратности их соотношения приёмов дыхания рот-в-рот. Если мне, как врачу двадцатого-двадцать первого века достаточно было объяснения «статистически максимальный результат выживаемости», то девушек, напротив, интересовало всё: почему именно столько, почему именно так складывать руки и почему на эту точку грудной клетки. И если с анатомическими обоснованиями я неплохо справился, то с авторитетом мне существенно помог Вяземский, подкрепив мои словам наличием неких статей в английских и французских журналах. Единственным камнем преткновения явился вопрос об искусственном дыхании рот-в-рот. В моём времени в большинстве случаев это считалось излишним, разве что при утоплении. Сёстры милосердия же начали горячо возражать, считая это непреложным условием оживления пострадавших, несмотря на «не совсем приличный способ», как обозначила его княжна Кирилловская, маленькая остроносая брюнетка, спорившая больше всех. Пришлось объяснять основную цель этого приёма: раздражение выдыхаемым углекислым газом рецепторов регуляции дыхательного центра в продолговатом мозге. А также пояснить, что, чаще всего, отвлечение на дыхание рот-в-рот не столь оправдано, как непрерывный непрямой массаж сердца для возобновления нормальной функции системы кровообращения. Демонстрируемые мной при этом тройной приём Сафо и комментарии об обязательности проверки свободной проходимости верхних дыхательных путей, не чинясь и не мешкая, пальцами, а в случае западения языка — и до крайних мер, прикалыванием оного английской булавкой к вороту.

— Это же варварство какое-то, — прошептала Лиза, прикрыв рот руками.

— Отнюдь, мадемуазель, это суровая необходимость. Что будет лучше? Задохнувшийся от отёка и западения языка солдат или небольшой дискомфорт от маленькой дырочки в его языке, о которой он даже и не вспомнит, придя с Божьей помощью в себя?

— Мы часто вынуждены творить малое зло, дабы воспрепятствовать большему, — назидательно произнёс Иван Ильич.

— Я бы добавил, уважаемые дамы, что военно-полевая медицина на догоспитальном этапе, то есть на самом сложном отрезке: от места ранения, которое чаще всего происходит в боевых условиях на поле боя и до того момента, как раненый попадает в ваши умелые руки под руководством Ивана Ильича, и есть то самое место и время, где требуется максимальный рациональный подход. И может показаться, что вы совершаете чудовищное злодеяние, выбирая кому жить, а кому умирать. И решить для самих себя вы это должны уже здесь, на пути на фронт. Если не готовы, то путь вам куда угодно: в лазарет к койкам раненых, в операционные, санитарные поезда и госпитали, но не в окопы и прифронтовые перевязочные пункты.

— Вы говорите чудовищные вещи, Гаврила Никитич, — сокрушённо покачала головой баронесса Вревская.

— Цифры — упрямая вещь, Ольга Евгеньевна, — вздохнул я, — там, где верно ведётся сортировка раненых на первичном этапе, выживаемость личного состава от ранений возрастает втрое, а то и вчетверо. Вы будете стремиться спасти всех, а в итоге спасёте единицы. Вам придётся взять тяжкий груз решения и выбора на свои плечи, больше некому. Вас для этого учили. Учили, как я понял на совесть, учили распознавать в большинстве случаев, сколько кому осталось в зависимости от тяжести ран. Готовьтесь к тому, что придётся работать в условиях жесточайшего дефицита всего: медикаментов,