– Караул, помогите! – раздались откуда-то крики Офелии Пепиты.

Все дружно бросились ей на помощь и застали такую картину: артистка, придавив коленями поверженного навзничь водопроводчика, лупит его сковородкой по голове.

– Помогите! – кричала она. – В одиночку мне его не прикончить! Попросите у кочегаров лопату.

Пришлось бежать за лопатой.

– Чем шляться по экспедициям, не лучше ли было бы посидеть в кофейне с какой-нибудь дамочкой, пусть и не блещущей научными познаниями! – разглагольствовал сэр Максвелл. – Пора подавать сигнал бедствия! – Достопочтенный профессор ухватился за свисавший с мачты канат и с довольной ухмылкой принялся раскачиваться. Проходившему мимо Ливингстону в швейцарской фуражке Максвелл сунул мелкую монетку.

– Один билет до Пикадилли! Сдачи не надо. А впрочем, давайте… сигнал бедствия! Ах, не по вашей части? Не делайте из пустяка вопрос престижа! – И тотчас сорвал аплодисменты за удачный трюк: походя вмазал жене футбольного судьи. – Швейцара для того и нанимают, чтобы вовремя оповещал кого следует!.. А престиж – дело десятое… Лучше забыть о нем начисто… Я сквозь мощнейший телескоп наблюдал ту удивительную, бескрайнюю вселенную, которая воцаряется в голове человека, насмотревшегося на звездное небо. И то правда, почтенные старцы, коллеги мои академики, кого волнует бескрайность далеких световых лет?… Вы лучше мне скажите, что будет здесь с крайними делами близких, лишенных света лет?… Похитить у смерти одну-единственную световую минуту здесь, на Земле, – that is the question, вот в чем вопрос, пользуясь формулировкой Шекспира… Я признаю только одного великого астронома, профессора Офелию Пепиту, которая… каждый вечер стремится подобрать ключ к нашим сердцам и к тому же играет на гитаре… My old Ophelia… славная старушка Офелия… Мне-то самому более-менее шестьдесят стукнуло. Скорее более, чем менее, ну да все равно! Сколько стукнуло, того и стукнуло… – пробормотал профессор и, лихо съехав со столба, уселся у его подножия в позе индийского мудреца. – В чем истина Архимеда? Дайте мне в этой безграничной пустоте… фиксированный женский взгляд, и я переверну себя в этот мир. Ведь что есть этот мир?… Лента движущихся картин… и жизнь это вам не алгебра, а звуковой фильм.

– Ваша правда! Хочешь жить, умей вертеться… – подхватил слесарь-водопроводчик.

– Вот и вертимся, вертимся! – согласно кивнул Максвелл.

Подхваченный мощным валом корабль ухнул в бездну, чтобы сразу же вслед за тем взлететь до высот Мон-Блана. И, представьте себе, на горном пике профессор узрел прекрасную Адриенн, которую не видел два десятка лет. «Мой компас показывает, что вы возвращаетесь из Тибета, где овладели тайной вечной молодости, а я за это время так постарел»… – с грустью констатировал Максвелл. Девушка лишь пренебрежительно отмахнулась. Глаза ее сверкали, ледяное дыхание гор колыхало оборки голубой блузки, роскошные белокурые косы покоились на груди… Красавица звонко смеялась – так звенят сосульки ледника под лучами жгучего солнца.

Откуда ни возьмись, вдруг появился далай-лама, для неузнаваемости прикрывшийся маской, но Максвелл его сразу же опознал и со смехом представил девушке: «Славный парень! Я его знаю испокон веку, да и как не знать – мы на пару отбывали заключение в этнографическом отделе Британского музея! А теперь он выбился в шишки на ровном месте – вернее, на вершине горных хребтов, и, видишь ли, своих не узнает!» И тут вдруг досточтимый ученый услышал странные звуки: как будто бы в животе урчит, но не так, как положено, а гитарными аккордами. Далай-лама неодобрительно покачал головой, и Максвелл застыл в ужасе, осознав, что это Офелия Пепита играет на гитаре у него в желудке!

На палубе тем временем разыгрывался очередной акт трагедии оголодалых путешественников. Последняя хлебная корка была съедена, и они вот уже который час варили кожаный ремень водопроводчика. Какое там, кожа не хотела мягчеть! Сократ Швахта с кривой ухмылкой наблюдал за их бесплодными попытками. Здесь может спасти положение только матросский пир. На этот случай он заранее раздал анкетные листки, позаимствованные в каюте капитана. Их требовалось заполнить: имя и фамилия родителей, постоянное место жительства, род занятий, а внизу, в разделе «Примечания», каждый должен был указать, что, если ему выпадет жребий быть съеденным, он официально подтверждает – никто его не вынуждал, более того, съедение произошло по собственному желанию.

– Пожалуйте ужинать! – пригласила компанию к столу жена футбольного судьи.

– Кто же в такой момент думает о еде? – обдал ее презрением Сигорский.

Футбольный судья вытащил бумажку и мрачно поинтересовался:

– Кто из вас Сократ Швахта?

– Никаких подтасовок! Там должно быть указано ваше имя. Мужайтесь, вам предстоит быть съеденным!

Послышались выкрики:

– Судью с поля! Судью на мыло! Нет, мыло несъедобно!

– Кто упомянул мыло? – кипятился судья.

– Снова тащим жребий! – гаркнул палач и развернул бумажку: – Сократ Швах… Что за свинство!

Оказалось, что на всех листках для жеребьевки стоит имя палача. Вновь поднялся переполох.

Примерно в то же время Лилиан освободила заключенных в трюме пленников, взяв с них обещание не вымещать злобу на Тео. Сама она тоже решила присмотреть укромное местечко, чтобы отсидеться до поры до времени. Но едва она сунулась в кладовку, где хранилась картошка, как чья-то безжалостная рука стиснула ей горло.

– Тео! – вскрикнула Лилиан. – Тео, на помощь!

– Это я и есть! – прошептал в ответ злоумышленник, который действительно оказался мистером Тео: его выпустила на свободу вездесущая Офелия.

К чему приукрашивать факты? Я вынужден признаться, что этот измученный, вконец издерганный молодой человек… ударил даму! Схватка происходила в темноте, противники дрались молча, отчаянно, а затем, устав валтузить друг друга, поцеловались…

После передышки сражение вспыхнуло с новой силой.

А на палубе тем временем делили ужин – гороховое пюре. За единственную мозговую косточку разгорелась нешуточная борьба, в которой победила Офелия Пепита. Сдобрив добычу солью и перцем, она постучала косточкой о край тарелки и крайне удивилась, когда изнутри посыпались осколки стекла. Палач с рыданиями рухнул на стол…

Мозговая косточка обернулась… подзорной трубой, откуда один за другим сыпались виды Милана, Рима, Токио.

– Это была моя сокровенная тайна! – вымолвил бледный, как смерть, палач. – Мой рецепт созерцания мира в розовом свете. Будь тут хоть дождь, туман или морская болезнь, а глянешь в трубу, и глаз радуется: какие города, пейзажи, какие красотки!.. Взамен пустых иллюзий – полноценные диапозитивы!

– Боже правый! – пробормотал футбольный судья. – Каких только ужасов не насмотришься в море.

– Это жестоко – лишить человека единственной радости в жизни! – не унимался исполнитель приговоров. – И незачем колотить трубой об тарелку! Там остались только Афины, но ведь их на хлеб не намажешь. Вы меня разоблачили, но пусть бросит камень тот, кто исхитрится отвесить поклон, не расквасив носа! Вольно смеяться над неудачником, которому дали фамилию Швахта, потому что так звали мясника, у лавки которого меня подобрали в карнавальную ночь. Кратом я заделался, когда некий брадобрей взял меня в подмастерья, а Сократом меня прозвал полоумный учитель гимназии… Швахта Крат Сократ – мало не покажется, а я к тому же еще и Ахмед, так как в восемнадцать лет объездил всю Центральную Америку, играя заглавную роль в оперетте, и тюрбан мне был очень даже к лицу… Ну как тут после всех злоключений не податься в палачи?