Сказав это, он понял, что совершил огромную ошибку. Он говорил серьезно, но именно это и спровоцировало дикое веселье: Рейчел хохотала, пока ее глаза не наполнились слезами.

— Это… самая… романтичная… фраза из всех, что мне когда-либо говорили.

Уилл беспомощно сидел, чувствуя себя самым глупым человеком на свете, но когда все успокоилось, атмосфера, казалось, в корне изменилась: они могли быть более открытыми друг с другом и меньше нервничали. Рейчел сделала кофе, нашла пару зачерствевших печеньев и села за кухонный стол.

— Тебе не нужно искать смысла.

— Разве? Мне так не кажется.

— Нет. Понимаешь, я думала о тебе и поняла, что ты должен быть крепким орешком, чтобы делать то, что ты делаешь.

— Что? — На минуту Уилл пришел в замешательство. "Крепкий орешек", "делать то, что ты делаешь"… Ему редко приходилось слышать такие слова в свой адрес. Да что, черт возьми, такое он наговорил Рейчел о своей жизни? Сказал, что работает в шахте? Обучает малолетних преступников? Но потом он вспомнил, что вообще не врал ей, и его замешательство выплеснулось наружу. — Что я такого делаю?

— Ничего.

Этим Уилл, по собственному мнению, и занимался.

— Так почему же тогда я должен быть "крепким орешком", чтобы это делать?

— Потому что… для большинства из нас смысл заключается в работе, детях, семье и так далее. А у тебя ничего этого нет. Ничто не ограждает тебя от безысходности, но ты не кажешься человеком, страдающим от нее.

— Для этого я слишком глуп.

— Ты не глупый. Так почему же ты никогда не пытался засунуть голову в газовую духовку?

— Не знаю. Всегда или ждешь выхода очередного альбома "Нирваны", или новой серии "Полиции Нью-Йорка"[69], которую хочется посмотреть.

— Точно.

— В этом и есть смысл? В телесериалах? Господи… — Дела обстояли еще хуже, чем ему казалось.

— Нет, смысл в том, чтобы продолжать жить. Ты этого хочешь. Поэтому все, что заставляет тебя жить, и является смыслом жизни. Не знаю, осознаешь ли ты это, но втайне ты думаешь, что жизнь не так уж и плоха. Ты многое любишь. Телевизор, музыку, еду. — Она взглянула на него. — Видимо, женщин. Следовательно, ты любишь секс.

— Да. — Он сказал это как-то сварливо, будто обиделся, что она его раскусила, и она улыбнулась.

— Не имею ничего против. Люди, которые любят секс, обычно понимают в нем толк. Не важно. Я такая же. Мне тоже многое в жизни нравится, хоть, в основном, и не то, что тебе. Поэзия. Живопись. Моя работа. Мужчины и секс. Мои друзья. Али. Мне хочется посмотреть, что Али выкинет на следующий день. — Она начала крутить в руках печенье, обламывать его с краев, чтобы стал виден крем, но оно было слишком мягким и крошилось.

— Просто пару лет назад мне было действительно очень, очень тяжело, и я подумывала о том, чтобы… ну, о том, что, по твоему мнению, на уме у Фионы. И мне было за это очень стыдно, из-за Али, и я понимала, что не должна об этом думать, но не могла с собой ничего поделать, и… Не важно. Так вот, я все время думала: не сегодня… Может быть, завтра, но не сегодня. И через пару недель такого откладывания поняла, что никогда этого не сделаю, и не сделаю потому, что боюсь что-то упустить. Не потому, что жизнь была настолько хороша, что мне было жаль отказываться от участия в ней. Просто мне все время казалось, что одно или другое остается незавершенным — то, что мне хотелось закончить. Точно так же, как тебе хочется посмотреть следующую серию "Полиции Нью-Йорка". Когда я заканчивала книжку, то мне хотелось дождаться ее выхода. Если я встречалась с парнем, то мне хотелось встретиться с ним еще раз. Если у Али приближалось родительское собрание, то мне хотелось сначала поговорить с его классным руководителем. Такие вот мелочи, но они были. И потом я поняла, что всегда будет что-то, и этого "что-то" будет достаточно. — Она оторвала взгляд от остатков своего печенья и, смутившись, засмеялась. — Ну, в любом случае, я так думаю.

— У Фионы тоже должно быть что-то такое.

— Наверное. Не знаю. Кажется, что у Фионы этим "что-то" конца нет. Ей бы иногда не помешало и отдохнуть.

Неужели все так просто? Видимо, нет, решил Уилл, поразмыслив. Ведь находясь в депрессии, устаешь от всего; не важно, как сильно ты любил это раньше; возникает чувство одиночества, страх, просто растерянность. Но позитивность рассуждений Рейчел стала хорошей отправной точкой, а этот разговор про стимул к жизни сам стал таким стимулом, потому что последовала характерная пауза, Рейчел посмотрела на него, и они начали целоваться.

— Может быть, мне с ней поговорить? — спросила Рейчел.

Это были первые слова, прозвучавшие после того, что с ними произошло. Правда, в процессе они тоже не совсем молчали, так что на мгновенье Уилл не понял, что она имеет в виду: он попытался связать ее слова с тем, что происходило в течение последних тридцати минут, после которых он ощущал дрожь во всем теле и находился практически на грани слез; эти полчаса заставили его засомневаться в своем всегдашнем убеждении, что секс — это замечательная плотская альтернатива выпивке, наркотикам и вечеринкам, но не более того.

— Тебе? Она же тебя не знает.

— Это не препятствие. Может, так даже лучше. Может, ты и сам научишься, если посмотришь, как это делается. Это не так уж и трудно.

— Хорошо.

В голосе Рейчел прозвучали нотки, смысл которых Уилл не совсем понял, но в этот момент ему не хотелось думать о Фионе, поэтому он не придал этому значения. Он и припомнить не мог, чтобы когда-нибудь был так счастлив.

Маркусу трудно было свыкнуться с мыслью, что зима закончилась. Почти все события его лондонской жизни происходили в темноте и сырости (похоже, только в самом начале учебного года была парочка светлых вечеров, но с тех пор столько всего произошло, что он успел их забыть), и теперь он шел домой от Уилла в свете заходящего солнца. В первую неделю после того, как часы перевели на час вперед, очень хотелось вообразить, что все хорошо; был огромный соблазн поверить, что его маме станет лучше, что сам он внезапно повзрослеет на три года, обретет необходимую крутизну и начнет нравиться Элли, забьет решающий гол за свою футбольную команду и станет самой популярной личностью в школе.

Но надо быть дураком, чтобы в это поверить, точно так же, как надо быть дураком, чтобы верить в гороскопы, решил Маркус. Часы перевели для всех, а не только для него, и не может быть, чтобы из-за этого все грустные мамы повеселели, а все дети в Британии забили решающий гол за свою футбольную команду — особенно те из них, что ненавидят футбол и не знают, с какой стороны нужно бить по мячу, — и уж точно все двенадцатилетние дети не могут повзрослеть за одну ночь. Даже с единственным из них это вряд ли произойдет, а если и произойдет, то уж точно не с Маркусом, с его-то везением. Это случится с другим мальчиком двенадцати лет, из другой школы, который не влюблен в кого-то, на три года старше себя, и кому на это превращение, следовательно, будет начхать. Несправедливость нарисованной им картины взбесила Маркуса, и, войдя домой, он яростно хлопнул дверью.