— Ага.

— Ты и глазом не успеешь моргнуть, как пора будет возвращаться.

— Я ведь уезжаю всего лишь на сутки, — заметил он. Пока они дошли до метро, он забыл, что сказал ей, как сильно будет скучать. — Я уезжаю всего на сутки, но кажется, что это целая вечность. — Он надеялся, что, когда приедет, мама забудет, что он это говорил. В противном случае она его одного и в магазин больше не отпустит.

— Мне не следовало заставлять тебя ехать. Тебе и так в последнее время пришлось нелегко.

— Все будет нормально. Правда.

Коль скоро он собирался так по ней скучать, она крепко его обняла — эти объятия длились целую вечность, и все прохожие глазели на них.

В метро народу оказалось немного. Была середина дня — его папа выбрал такой поезд, с которого Линдси могла встретить Маркуса на вокзале в Кембридже по дороге с работы, — и в вагоне метро, кроме него, был всего один человек — старик, читавший вечернюю газету. Он читал что-то на последней странице, так что Маркус мог видеть кое-что, напечатанное на первой; сначала он заметил фотографию. Она показалась ему такой знакомой, что в первый момент он решил, что это фотография кого-то из тех, с кем он знаком, члена семьи; может быть, такая фотография даже есть у него дома — стоит в рамочке на пианино или приколота к пробковой доске на кухне. Но среди друзей семьи или родственников не было никого с белыми волосами, козлиной бородкой, эдаких современных Иисусов…

Он понял, кто это. Эту же самую картинку он видел каждый божий день на груди у Элли. Его бросило в жар; он мог даже не читать то, что было написано в газете у старика, но все равно прочел. В заголовке значилось "СМЕРТЬ РОК-ЗВЕЗДЫ КУРТА КОБЭЙНА", а ниже, помельче, было написано: "Двадцатисемилетний солист группы "Нирвана" застрелился". На Маркуса нахлынуло множество чувств и мыслей одновременно: интересно, видела ли Элли газету и, если нет, что с ней будет, когда она узнает; и все ли в порядке с его мамой, хоть он и понимал, что между ней и Куртом Кобэйном нет ничего общего, потому что его мама — это реальный человек, а Курт Кобэйн — нет; а потом он растерялся, потому что газетный заголовок представлял Курта Кобэйна как реального человека; а потом ему просто стало очень грустно — ему было жалко Элли, жену Курта Кобэйна, его маленькую девочку и самого себя. Но тут поезд подъехал к Кингз-Кросс, и ему нужно было выходить.

Он увидел Элли, стоящую под табло "Отправление", где они и договорились встретиться. Выглядела она вроде обычно.

— Платформа 10 "б", — сообщила она, — мне кажется, это с другой стороны станции.

Все несли в руках вечернюю газету, так что Курт Кобэйн был везде. И так как фото в газете было абсолютно таким же, как на свитере Элли, он не сразу свыкся с тем, что все эти люди несут в руках нечто такое, что он всегда считал частью нее. Каждый раз при виде фотографии ему хотелось сказать ей: "Смотри!", но он молчал. Он не знал, как ему поступить.

— Итак, следуй за мной! — велела она шутливо-командным тоном, который в любое другое время рассмешил бы Маркуса. Но сегодня он смог изобразить лишь слабую улыбку; он был слишком взволнован, чтобы реагировать на ее слова как ни в чем не бывало, и слышал только то, что она говорила, а не как. Ему не хотелось идти вслед за ней, потому что, идя впереди, она обязательно увидит надвигающееся на нее полчище Куртов Кобэйнов.

— Почему я должен идти за тобой? Давай хоть раз в жизни ты пойдешь за мной.

— О, Маркус. Ты такой властный, — сказала Элли. — Обожаю таких мужчин.

— А куда мы идем?

Элли засмеялась:

— К платформе 10 "б". Туда.

— Точно. — Он встал прямо перед ней и медленно пошел к платформе.

— Что ты делаешь?

— Веду тебя.

Она подтолкнула его в спину.

— Не будь дураком. Иди быстрее.

Вдруг он вспомнил кое-что, что видел в одном из учебных видеофильмов "Открытого университета"[70], на касете, которую его маме пришлось смотреть по какой-то из дисциплин. Он решил посмотреть вместе с ней, потому что было смешно: в комнате полно народу, у половины присутствующих завязаны глаза и другие должны водить их по комнате так, чтобы они не натыкались друг на друга. Мама сказала, что упражнение развивает доверие. Если кто-то может провести тебя, беспомощного, безопасным маршрутом, то ты учишся ему доверять, а это важно. Больше всего Маркусу понравился момент, когда какая-то женщина "привела" старичка прямо головой в дверь, и они начали скандалить.

— Элли, ты мне доверяешь?

— Ты это к чему?

— Ну, доверяешь или нет?

— Да, в известных пределах, которые, как известно, предельно малы.

— Ха-ха.

— Конечно, доверяю.

— Тогда хорошо. Закрой глаза и держись за мою куртку.

— Что?

— Закрой глаза и держись сзади за куртку. Не подсматривай.

Молодой парень с длинными, спутанными выбеленными волосами посмотрел на Элли, на ее свитер, а потом ей в лицо. На мгновенье показалось, что он собирается ей что-то сказать, и Маркус занервничал; он встал между ней и парнем и потянул ее прочь.

— Пойдем.

— Маркус, ты что, с ума спятил?

— Я проведу тебя между всеми этими людьми и посажу на поезд, и тогда ты будешь доверять мне всегда.

— Если я и стану доверять тебе всегда, то не потому, что пять минут поброжу по вокзалу с закрытыми глазами.

— Конечно, нет. То есть да. Но это не помешает.

— Ух, черт тебя побери! Ну, давай.

— Готова?

— Готова.

— Глаза закрыла, не подсматриваешь?

— Маркус!

Они пошли. Чтобы дойти до кембриджского поезда, нужно было выйти из главного здания вокзала и войти в меньшую боковую пристройку; большинство людей шли в том же направлении, что и они, им надо было уехать после работы домой, но было достаточно таких, кто шел им навстречу, уставившись в газеты, чтобы скоротать время.

— У тебя все в порядке? — спросил он через плечо.

— Да. Ты ведь мне скажешь, если нам нужно будет подниматься по лестнице или что-нибудь такое?

— Конечно.

Теперь Маркусу это даже нравилось. Они шли по узкому коридору, так что приходилось быть внимательным: нельзя просто остановиться или сделать шаг в сторону — нужно помнить, что размером ты в два раза больше обычного, так что надо было все время прикидывать, пройдешь где-то или нет. Должно быть, так чувствуешь себя, пересев за руль автобуса после "Фиата-уно"[71]или чего-то в этом роде. Самым замечательным во всем происходящем было то, что ему представился шанс проявить реальную заботу об Элли, и ему нравилось чувство, возникшее у него при этом. Он ни о ком никогда в жизни не заботился: у него не было животных, потому что он не особенно их любил, хотя они с мамой и договорились их не есть (почему он тогда ей просто не сказал, что ему плевать на животных, вместо того чтобы вести спор о промышленном животноводстве и тому подобном?), а поскольку он любил Элли больше, чем когда-либо мог полюбить золотую рыбку или хомячка, то эта забота казалась ему подлинной.