— Ничего не понимаю, — сказал я Клону. — Эта дрянь опять на месте.

— Ты никогда не поймешь хайтек, — снисходительно объяснил Клон. — Не парься.

Двери, шипя, закрылись. Пол автобуса снова завибрировал. Я отвернулся от окна, Клон — тоже.

— Зачем ты выключил сотовый телефон, Клон? Включи. Тебе ведь может звонить жена.

Клон покачал головой и какими-то совсем уж потерянными (хоть и машинальными) движениями водрузил на голову бейсболку, которую он уже несколько минут бесцельно мял в руках.

— Нет, — проговорил он отчетливым голосом, настолько же потерянным, насколько потерянными были его движения: голосом, соответствующим этим движениям. — Нет, — сказал Клон, — моя жена мне звонить не будет. Не беспокойся по поводу моей жены.

Что-то в движении автобуса показалось мне неправильным. Пол двигался (а все остальное — тряслось) как-то не так. Другим, неестественным образом. Не таким, как до остановки у подножия этого.

Машинальный, в течение доли секунды, перевод взгляда на окно — и все стало ясным. Автобус ехал (уже метров сто ехал) назад. Я имею в виду: не развернувшись в обратном направлении, а задним ходом.

Удивительно, что ни у кого из пассажиров этот факт не вызывал никакой реакции. Они вели себя так, как будто все было в порядке вещей. Как будто автобусы всегда ездили именно так. Задом наперед.

Они держались: одни (те, кто стоял) — за поручни, другие (сидячие) — за спинки предыдущих сидений. Они смотрели: одни — в кроссворды, другие — в дешевый автобусный фикшен, третьи — в окно, четвертые — в пол, пятые — в глубь себя. А шестые вообще никуда не смотрели, они сидели с закрытыми глазами. Таким образом можно обезопасить себя от внезапного появления в зоне видимости старпера или беременной женщины. Так многие поступают в общественном транспорте.

— Ты что делаешь, отец? — громко выкрикнул я в адрес водилы.

Водила не отреагировал никак; он высунул голову из окна и старательно вглядывался в дорогу по ходу движения автобуса (назад). Из моей открытой форточки (выглянув наружу) я видел его наморщенный красный лоб и картошкообразный трудовой нос.

— Ты ох…ел? — попробовал я еще раз. Я высунул из окна руку и начал ею махать, но результат был — ноль. С видом и самоуверенностью терминатора водила продолжал маневр, не обращая на меня никакого внимания.

— Только не надо еще и его бить, — сказал Клон. — Два безобидных трудяги за один день — это слишком. Даже для такого психа, как ты. Если ты это сделаешь, я потеряю по отношению к тебе остатки уважения.

— Слушай, — заорал вдруг я на весь автобус, — мне нах… не нужно ни твое уважение, ни этот больной извращенец, который едет задним ходом непонятно куда, ни эти тупые терпилы, которые не произнесут ни слова даже тогда, когда их будут сажать на кол со встроенным вибратором. Все, что я хочу, блядь, сделать, — это просто выйти отсюда на х… Надо было с самого начала идти пешком. Я не люблю общественный транспорт.

Словно услышав (наконец!) мои слова, водила дал по тормозам: «ЛиАЗ», слегка вильнув кормой в сторону заноса, остановился возле стеклянной остановки. Той самой остановки, где две минуты назад он высадил один жиденький пассажиропоток и взял на борт другой. Двери (снова нехотя) открылись, и я пулей вылетел вон. А вслед за мной с нижней ступеньки соскочил на асфальт и Клон.

Двери закрылись, и сумасшедший автобус продолжил свое движение. Задним ходом и против движения автомобилей — они старательно объезжали его слева, не сигналя и даже не матерясь устами водителей из открытых (в случае отсутствия кондишена) окон. Я схватил «Зенит» и начал снимать это безумие. У меня вообще получалась какая-то на редкость беспонтовая пленка. Даже для человека, который уже давно проехал свой творческий апогей.

«ЛиАЗ» отъезжал все дальше и дальше от нас, уставившись на нас круглыми немигающими фарами на тупой морде. Клон извлек из кармана сотовый, ввел пин-код. Труба весело взвизгнула: добро пожаловать, а буквально вслед за этим дважды просигналила о наличии новых smsoK. Текст первой: «Как i kogda mojno vzyat' u vas avtograf?» Текст второй: «Privet:). 4to delaesh?»

Ответ на первую: «Nikogda, podruga». На вторую: «Delete».

* * *

— У тебя с рукой проблемы, — говорит Клон. — Надо бы что-нибудь сделать.

Я смотрю на свою руку. Особых проблем — нет. Только опухоль и кровь. Много крови. Как запекшейся, так и свежей. На этом месте (как и на местах любых сгибов) она всегда сворачивается очень медленно.

— Пожалуй, мне есть смысл зайти в аптеку, — соглашаюсь я. — Надо бы купить бинт.

Клон закуривает (оказывается, у него всю дорогу были свои сигареты: это что, экономия?), с меткостью нефа из NBA попадает спичкой в урну.

— Лучше посиди на остановке. Я сам схожу.

Аптека: метрах в пятидесяти. Низкое здание непонятного предназначения. Крест — зеленый: в начале нового тысячелетия все красные кресты Москвы почему-то заменили зелеными. Как будто все вокруг дальтоники.

Клон с сигаретой в зубах тащится в его (зеленого креста) направлении, а я бросаю уставшее тело на металлическую лавку под стеклянным козырьком.

Поверхность лавки: пористая, цвета металлик. Справа — рекламный постер под в меру заплеванным стеклом: спектакль Юрия Грымова «Нирвана». МиккиМаус со стилизованной прической под Курта Кобейна (Курта Кобейна принято считать последним из музыкантов, замутившим настоящее движение). В главной роли — Найк Борзов.

Справа же, но чуть дальше, на следующей (ни к какой остановке не приуроченной) рекламной тумбе: еще один постер; улыбающийся Ролан Факинберг (Ролана Факинберга принято считать тем, чья жизнь удалась со всех точек зрения). Название рекламируемого продукта: отсюда не читается.

Оба постера (оба плана) — снимаю. С изменением резкости, выдержки и диафрагмы. Городская лирика. Пожалуй, пока что это лучшие кадры на всей пленке. Ничего особенного, но геометрия интересна, а все вместе — как-то стильно. Не могу объяснить.

Когда я собираюсь сунуть фотоаппарат обратно в рюкзак, замечаю на нем кровь. Вынимаю из рюкзака первую попавшуюся бумажку (на одной стороне — результаты какой-то дебильной фокус-группы, впаренные мне в одной из редакций — зачем???), вытираю. После этого фокус-группа отправляется в урну, где ей, собственно, и место.

Хорошо бы, чтобы спичка Клона еще не потухла и эта мутотень от нее загорелась. Маленькие, глупые, ни в чем не разбирающиеся засранцы с полным отсутствием вкуса и патологической информационной всеядностью, определяющие политику изначально не самого плохого журнала — что может быть абсурднее?

Слева от меня: парнишка лет восемнадцати (может, девятнадцати), прическа — «брит-поп жив». (Надо полагать, маленький засранец с полным отсутствием вкуса и патологической информационной всеядностью.) Прилагающийся стиль: красные кеды, вельвет в обтяжку и детская майка, плотно прилегающая к тщедушному (ну разумеется!) и субтильному телу. Вены на хилых бицепсах прорисованы четко, как реки на географической карте, несмотря на полное отсутствие мышц. Мечта героинового аддикта. Примерно такие люди создают оборот клубу «Микс», мелким барыгам и магазинам молодежной моды на Никольской — таким, в которых много ультрафиолетовых лучей, неоправданно псевдостильных (пофигистичных и вечно накуренных) продавцов и светящихся граффити на стенах.