В первое время Юлиан открыто не преследовал христиан, видимо, пребывая в полной уверенности, что без поддержки царской власти это «новшество» безболезненно само по себе отойдет в прошлое. По этой причине он не раз призывал языческих жрецов к милосердию по отношению к бедным и убогим, проявлял широту своего благородства тем, что не преследовал инакомыслящих, и даже повелел возвратить всех отправленных в ссылку Констанцием епископов и самого св. Афанасия[377].

Поскольку никаких противников у него больше в пределах Римского государства уже не оставалось, Юлиан публично заявил об открытии старых языческих храмов и сам предался многочисленным жертвоприношениям, стараясь собственным примером подвигнуть народ к древним культам. Но, ясно отдавая себе отчет в масштабах распространения христианства и желая сыграть свою роль мудрого и беспристрастного правителя, достойного диадемы св. Константина Великого, Юлиан сделал вид, будто не препятствует существованию Церкви. Собрав епископов, он даже потребовал от них прекратить раздоры, ссылаясь на свободу совести каждого человека. На самом деле Юлиан полагал, будто свобода слова для различных церковных партий, фактически ограниченная при Констанции, еще более увеличит раскол и окончательно дискредитирует христианство в глазах римлян[378].

Вскоре после своего восшествия на престол царь издал эдикт, в котором объявил всем своим подданным свободу исповедания того культа, который им нравится. В силу этого закона и христиане, и язычники получили равные права и правовую защиту. Опыт предшествующих гонений укрепил его в мысли о том, что кровавые казни, которым подверглись христиане при языческих императорах, еще более способствуют укреплению Церкви. Внешне он хотел продемонстрировать всем, что снисходительно относится к чужим заблуждениям и готов даже принять их. Конечно, здесь присутствовали и прагматические мотивы – его очень пугала перспектива слыть в глазах римлян тираном, а довольно шаткие основания власти заставляли искать союзников даже среди тех, кто во времена Констанция подвергался ограничениям, то есть никейцев. Ему казалось, что, освободив из ссылок св. Афанасия и его единомышленников, он приобретет благодарных почитателей его политического таланта.

Но не такими были цели Юлиана на самом деле. Как неоднократно отмечалось, в характере императора было одно преобладающее над всем свойство – искусство лицемерить и притворяться. Выдавая себя чуть ли не за друга христиан, кроткий и снисходительный к ним, он своей внешностью далеко не выражал то, что творилось в глубине души[379]. На самом деле его дальней мечтой было полностью стереть Церковь с земли. Примечательно, что даже на первых порах, когда маска ласковости не сходила с лица, Юлиан уже обнаружил известную избирательность по отношению к представителям различных церковных партий.

Исподволь попустительствуя насилию в отношении никейцев, он выказывает особую благосклонность к арианам, новацианам, донатистам, другим еретикам, а вождя ариан Аэция не просто возвратил из ссылки, но и пригласил к себе во дворец, наградив попутно ересиарха богатым имением на острове Лесбос[380]. Внешне беспристрастный, при возникновении диспутов православных с еретиками он всегда держал сторону последних. Когда в городе Кизик возник спор между новацианами и никейцами во главе с епископом Элевзием, он не замедлил принять сторону еретиков и отправил архиерея со всем клиром в ссылку, обосновывая свое решение тем, что якобы тот подстрекал народ к бунту. Аналогичная судьба постигла и епископа города Бостры Тита, которого Юлиан велел отправить в ссылку[381].

Тайно поощряемые царем, донатисты вскоре устроили настоящую кровавую охоту на православных, изгоняя их священников из церквей и разрушая алтари. Донатистским же «епископам» Юлиан велел возвратить все отнятые у них во времена Констанция приходы и храмы. Возражая на жалобы православных архипастырей, он отвечал, будто его закон только позволяет им вернуться из мест ссылки, но не восстанавливает их в прежнем сане. Замечательный цинизм!

Очередные неприятности были уготованы борцу за Православие св. Афанасию Великому. Вернувшись в Александрию, он снова занял епископский престол и с большим усердием вел миссионерскую деятельность среди язычников. Известие об этом вызвало бешеный гнев Юлиана. Губернатору Египта он пишет письмо, в котором клянется наложить на него штраф в размере 100 литр золота, если св. Афанасий не будет выслан из города. «Ничем не можешь доставить мне удовольствие, как изгнав из египетских пределов Афанасия, этого сквернавца, который в мое время смеет совершать крещение над знатными женщинами»[382]. Естественно, участь св. Афанасия была решена, и он отправился в очередное изгнание, в противном случае его ждала неминуемая смерть.

Очевидно, скрывая на время свою ненависть ко всему, связанному с именем Христа, Юлиан не предполагал, что эффект от антицерковной деятельности будет столь мал. Среди его подданных численно христиан оказалось куда больше, чем он мог ожидать. Даже в глухих провинциях ему попадались сплошь христианские общины, не желавшие ни при каких обстоятельствах отказываться от своего Бога. Эти обстоятельства подвигли Юлиана на более решительные, кровавые меры против Церкви. Но, надо отдать должное, свои гонения на христиан царь сопровождал активной прозелитской деятельностью, сам неоднократно демонстрируя свою приверженность идолопоклонству и одновременно стараясь перенять от христиан наиболее популярные формы из социальной деятельности.

Надо сказать, деятельность христианских общин очень быстро снискала симпатии населения, и для этого были объективные причины. По сложившейся традиции издавна муниципальные курии отвечали за сбор налогов и вопросы социального благоустройства. Однако уже в III в., вследствие истощения государственной казны, многие общественные проекты оказались забытыми. И деятельность христиан, рьяно взявшихся помогать бедным и обездоленным, была встречана радостными криками. Например, только в одной Александрии местная Церковь организовала бесплатную раздачу хлеба для 75 тысяч человек. Там же были построены на средства христиан несколько больниц, а при храмах организованы богадельни.

Но еще более интересный пример являл город Кесария в Малой Азии, где христианская община настолько снискала уважение среди сограждан, что к 360 г. ни одного языческого храма в нем просто не осталось. В сирийском городе Кир местный епископ взял на себя содержание общественных бань. А в Египте архиерей построил целый флот, чтобы перевозить пропитание нуждающимся. И таких примеров было великое множество[383].