Сколько бы ни были миролюбиво настроены соседи, Юлиан в скором времени задумал поход на персов. Конечно, этот враг постоянно донимал римлян, но именно в эту зиму, с 361 на 362 г., серьезных угроз не демонстрировал. Безусловно, императором явно двигало чрезмерное честолюбие. Ему было мало, что персы остановлены на границе, царю хотелось наглядно продемонстрировать мощь своей веры и собственные исключительные дарования, приумноженные древними богами, победив персов на их собственной территории! И ранее него блистательные римские полководцы пытались сделать это, но обычно терпели неудачи при редких (хотя и ярких) победах. Однако Юлиан, предавшись гаданиям и посоветовавшись с предсказателями, решился на этот опрометчивый и гибельный шаг[400].

Впрочем, объективности ради заметим, что напряженность Римо-персидских отношений и мощь обеих держав изначально предполагали, что рано или поздно цветы конфликта будут вновь обильно политы кровью солдат. Как говорят, еще св. Константин Великий планировал поход на Персию незадолго до своей смерти. Что двигало святым императором – можно только догадываться. Как утверждают, воспринимая себя как защитника всех христиан, св. Константин еще в 324 г. поручил Персидскому царю Шапуру II выступить гарантом их прав и интересов. Разумеется, царственному персу, придерживающемуся культа зороастрийцев, мало улыбалась эта перспектива. Но, опасаясь св. Константина, он до времени скрывал свое недовольство, хотя уже в 335 г. осмелился напасть на Месопотамию и потерпел неудачу. Святой император не согласился пролонгировать мирный договор с Персией в 336 г., но начал подготовку к походу, который, увы, не состоялся[401]. Как уже говорилось выше, его деятельность продолжил император Констанций, теперь за дело взялся Юлиан.

Забегая вперед, скажем, что злосчастный Персидский поход не только стоил жизни Отступнику, но привел к едва ли не полной гибели самых боеспособных соединений римской армии и позорному мирному договору. Неудавшаяся авантюра Юлиана открыла западные границы (поскольку войска, защищавшие ее, были отозваны на Восток) для толп варваров, вскоре соблазнившихся легкой добычей, и на несколько десятилетий поставила само существование Римской империи под сомнение.

Узнав о смерти своего давнего врага Констанция, царь Шапур на всякий случай решил заключить с Юлианом мирный договор, направив к нему посольство. Каково же было его изумление, когда Римский август твердо заявил послам, что никогда не согласится вести переговоры о мире среди развалин городов Месопотамии, а после добавил не без презрения: «Нет надобности вести переговоры через послов, так как я сам решился в скором времени посетить персидский двор»[402].

Задумав столь беспримерный поход в глубь Персии, Юлиан, конечно, пытался заручиться помощью высших сил. Надо сказать, что его первое важное решение в качестве царя вызвало серьезную оппозицию со стороны даже ближнего окружения. Сановники пытались вразумить василевса, объясняя, что положение императора на троне не столь надежно, как ему кажется. Юлиан отверг эти своевременные предостережения, но, видимо, в душе своей испытывал неуверенность, граничащую со слабостью и трусостью. Поэтому, желая приободриться, Юлиан устраивал частые жертвоприношения, закалывая одновременно сотню быков, множество другого скота и бесчисленное количество птиц. Жертвенники дымились кровью животных, солдаты, пришедшие с Юлианом на Восток, бесчинствовали, пили и переедались жертвенным мясом. Состояние царя живо иллюстрирует тот факт, что, по словам Марцеллина, каждый умелый пройдоха заявлял себя предсказателем пред лицом императора, и тот верил ему[403].

Не удовлетворяясь только местными прорицателями, Юлиан послал гонцов в Дельфы, Делос, Додону и к другим прорицателям вопросить оракулов, нужно ли ему воевать. Оракулы повелевали начинать войну и обещали победу: «Все мы, боги, готовы теперь нести победные трофеи к реке Зверю (то есть Тигр. – А. В.), а предводительствовать ими буду я, бурнояростный и могущественный в брани Арей»[404]. Увы, боги не помогли «победоносному» царю.

Между тем дела в государстве резко ухудшались. Военные приготовления требовали новых расходов, а царь, увлеченный языческими богослужениями, нередко самостоятельно исполняя роль жреца, совершенно не желал заняться общественными вопросами. Получив донесения, что в Антиохии народ недоволен ростом цен на хлеб, он по примеру брата Галла велел Антиохийскому сенату «заморозить» их. Сенаторы возражали, указывая, что по объективным причинам это сделать моментально невозможно, на что царь раздражался и грозил карами.

Желая потренировать на сенаторах свои литературные таланты, он сочинил памфлет «Антиохийская речь, или Враг бороды», где допустил выражения, едва ли совместимые с царским достоинством, и явные преувеличения. В ответ ему пришлось услышать множество неприличных шуток в свой адрес: его называли «обезьяной», «карликом», «прислужником для жертвоприношений». Наиболее обидным для Отступника было то обстоятельство, что софист Ливаний, уроженец Антиохии, лекции которого он еще юношей посещал в нарушение клятвы Констанцию, совершенно охладел («он – не философ!») к царю и обещал покинуть город, с которым василевс начал невидимую войну. Юлиан мог снести все, что угодно, но только не холодность по отношению к себе со стороны признанных им интеллектуалов, а поэтому чувствовал себя глубоко обиженным.

Народные симпатии – дело переменчивое. Как только жители Антиохии сошлись во мнении, что новый царь едва ли соответствует их представлениям об императоре, так престиж Юлиана упал за опасную черту. Его имя в простонародье связывали со всевозможными бедами, накинувшимися на Империю. Вследствие неурожая голодал Запад и Константинополь, и антиохийцы открыто говорили, что голод идет вслед за Юлианом. К тому же они не желали менять свое вероисповедание, по-прежнему называя себя христианами.

Живя в Антиохии, Юлиан с усердием, заслуживавшим лучшего применения, восстанавливал храм Аполлона Дафнийского, ожидая от него столь необходимых ему пророчеств. Оракул, однако, молчал, и находчивые жрецы объяснили это тем, что рядом-де находятся мощи священномученика Вавилы, помещенные, кстати сказать, цезарем Галлом в этом христианском храме. Юлиан повелел отнести их на прежнее место в Антиохию, но жители города устроили форменный протест.

В многотысячной процессии все христиане Антиохии, а также многие из соседних поселений прошли с мощами мученика 40 стадий, оглашая во время всего пути воздух пением псалмов и чтением молитв. Юлиан в гневе приказал Антиохийскому префекту Саллюстию, уже не раз спасавшему христиан, найти зачинщиков этого мероприятия. Хотя Саллюстий и был язычником, но очень избирательно исполнил поручение Отступника. Никто не был казнен, хотя некоторые христиане были задержаны под арест. Попутно Саллюстий делал настойчивые представления Юлиану об освобождении задержанных лиц и требовал прекращения судебного процесса в отношении них. Каким-то образом ему удалось убедить Юлиана, и намечавшиеся казни были отменены[405]. Но для самого Отступника это было первое серьезное и публичное поражение.