Она отпрянула назад, ударившись о косяк. Нервы ее ходили ходуном. На лестничной площадке она увидела собаку, которая бесстрашно двинулась к тому месту, где только что стояли двое. Но сила, которая могла бы унести собаку вслед за ними, перестала действовать. Магия исчезла. «Они удрали, ублюдки! Удрали, куда бы ни увела их эта дорога!»

Эта мысль исторгла у нее такой громкий вопль ярости, что собака рванулась в поисках укрытия. Юдит от души надеялась, что Миляга — где бы он ни был — услышал ее. Разве не затем она пришла сюда, чтобы поделиться с ним своими открытиями и вместе заняться изучением Великого Неизведанного? А он все это время готовился к путешествию без нее. Без нее!

— Как ты посмел? — завопила она, обращаясь к пустому месту.

Собака в страхе заскулила, и ее испуганный вид заставил Юдит смягчиться. Она опустилась на корточки.

— Прости, пожалуйста, — сказала она собаке. — Подойди сюда. Я не на тебя сержусь, а на этого жалкого пидора Милягу.

Вначале собака засомневалась, но в конце концов все-таки подошла и, уверившись в душевном здоровье Юдит, даже принялась вилять хвостом. Юдит погладила собаку, и это прикосновение принесло успокоение. В конце концов, не все еще потеряно. То, что доступно Миляге, доступно и ей. У него нет копирайта на подобные авантюры. Она найдет способ отправиться вслед за ним, даже если для этого ей придется съесть по кусочкам весь голубой глаз.

Пока она сидела, вертя в голове эту мысль так и этак, нестройный хор церковных колоколов возвестил наступление полуночи. К их звону присоединились доносившиеся с улицы автомобильные гудки и радостные возгласы участников вечеринки в доме напротив.

— Вот веселье-то, — сказала она тихо с тем рассеянным выражением лица, которое обольщало стольких представителей противоположного пола в течение многих лет. Большинство из них были уже забыты ею. Те, кто дрался из-за нее; те, кто потерял жен из-за любви к ней; даже те, кто добровольно отказался от душевного здоровья, лишь бы сравняться с ней. Все они были забыты. История никогда ее особенно не интересовала. Будущее — вот что манило своим блеском ее внутренний взор. Сейчас больше, чем когда-либо.

Прошлое было творением мужчин. Но будущее, беременное новыми возможностями, было женщиной.

До возвеличения Изорддеррекса, предпринятого Автархом скорее по политическим, нежели по географическим причинам, город Паташока, расположенный на самом краю Четвертого Доминиона, неподалеку от границы, пролегшей между примиренными мирами и Ин Ово, справедливо претендовал на право называться самым выдающимся городом всех четырех Доминионов. Его гордые обитатели нарекли его Кэзи эу Кэзи — муравейником из муравейников, местом напряженного и плодотворного труда. Близость к Пятому Доминиону сделала его особенно подверженным земным влияниям, и даже после того, как Изорддеррекс стал политическим центром Доминионов, люди, стоящие на переднем крае стиля и фантазии, по-прежнему обращали свои взоры к этому городу. Подобия автомобилей появились на улицах Паташоки гораздо раньше, чем это произошло в Изорддеррексе. Гораздо раньше, чем в Изорддеррексе, в дискотеках этого города зазвучал рок-н-ролл. Гамбургеры, кинотеатры, джинсы и другие бесчисленные приметы современности появились в нем гораздо раньше, чем в мегаполисе Второго Доминиона. Но Паташока заимствовала из Пятого Доминиона отнюдь не только модные безделушки. Та же судьба была и у различных философских и религиозных систем. В Паташоке частенько повторяли, что уроженца Изорддеррекса узнать легко, потому что выглядит он точно так же, как сам ты выглядел вчера, и верит в те же самые вещи, в которые ты верил день назад.

Но, подобно многим городам, влюбленным во все современное, Паташока обладала мощным запасом консерватизма. В то время как Изорддеррекс был городом греха, приобретшим дурную славу благодаря излишествам своих мрачных Кеспаратов, на улицах Паташоки после захода солнца воцарялись мир и покой, а их обитатели лежали в постелях с законными супругами, испытывая очередные модные новинки. Ни в чем эта смесь шика и консерватизма не проявлялась столь явно, как в городской архитектуре. Дома, возведенные в районе умеренного климата, сильно отличавшегося от субтропиков Изорддеррекса, были построены без оглядки на те или иные климатические крайности. Либо они были элегантно классичны и строились затем, чтобы простоять до самого Судного дня, либо своим возникновением были обязаны очередному безумному поветрию и внушали впечатление, что их снесут через неделю-другую.

Но самые необычные зрелища можно было наблюдать на окраинах Паташоки, ибо там был создан второй город, город-паразит, населенный теми жителями Четырех Доминионов, которые прибыли сюда, убегая от преследований, и рассматривали Паташоку как место, где свобода мысли и действия еще не превратилась в пустой звук. Вопрос о том, как долго сохранится подобное положение, был главной темой для обсуждения в любой городской компании. Автарх направлял военные силы в те города и государства, которые он и его советники считали очагами революционной мысли. Некоторые из этих городов были сметены с лица земли, другие оказались под властью Изорддеррекса, и все проявления независимой мысли были в них уничтожены. Так, например, университетский городок Хезуар сровняли с землей, а мозги тамошних студентов были в буквальном смысле слова вычерпаны из их черепов и свалены в кучи на улицах. Обитатели целой провинции Аззимульто были скошены болезнью, которую, по слухам, принесли в этот край агенты Автарха. Сведения о безумных жестокостях поступали из стольких источников, что люди едва ли не чувствовали себя пресыщенными при известии о новейших ужасах, до тех пор, конечно, пока кто-нибудь не спрашивал, сколько времени осталось до того часа, когда Автарх обратит свой безжалостный взор на их огромный муравейник. Тогда лица бледнели, и люди начинали шептаться о том, какие планы бегства или защиты разработали они на тот случай, если день этот действительно наступит, и, окидывая взором сбой великолепный город, созданный для того, чтобы простоять до самого Судного дня, думали, сколько еще осталось времени.

Хотя Пай-о-па и описал вкратце те силы, которые населяют Ин Ово, впечатление Миляги от темного, протеического пространства между Доминионами оказалось очень смутным, так как он был поглощен гораздо более интересным для него зрелищем — картиной изменений, которые претерпевали оба путешественника по мере того, как их тела обживались в новых условиях.

Голова его кружилась от нехватки кислорода, и он не мог сказать с уверенностью, происходило ли все это на самом деле или нет. Возможно ли, чтобы тела распускались, как цветы, и семена их внутреннего «я» разлетались в разные стороны, как об этом говорили ему его чувства? И возможно ли, чтобы эти тела были воссозданы вновь к концу путешествия, прибыв в целости и сохранности, несмотря на все перенесенные деформации? Во всяком случае так ему показалось. Мир, который Пай называл Пятым Доминионом, свернулся у них на глазах, и они, словно летящие сны, понеслись в какой-то совершенно иной мир. Как только он увидел свет, Миляга упал на колени на твердую почву, с благодарностью вдыхая воздух того Доминиона, в котором они оказались.