На похоронах Сидорин не удержался от слез. Стоял, как каменный, а соленые извилистые ручейки текли по впалым щекам. И как-то само собой получилось так, что, не зная о его чувствах и планах в отношении Гали, все безмолвно выбрали его центральной фигурой скорби над этой ранней могилой. Хотя плакали, провожая Галю Михайлову в последний путь, и Маслаченко, и затасканный по инстанциям из-за меткого выстрела Рытьков, и непробиваемо хладнокровный Гороховский.

Майор Полимеев отсутствовал: он оформлял переход на Петровку и совершенно не имел времени.

Вытирали платочками слезы знавшие Михайлову женщины из управления. По-бабьи хлюпая, по-деревенски подвывая, печалились какие-то простоватые тетки-родственницы. С ними приехали и несколько родственников-мужчин.

Мамы Гали, Капитолины Ивановны, при прощании на кладбище не было. Еще по прибытии в морг она упала в обморок. Затем ее увезли с тяжелым сердечным приступом. О дальнейшей ее судьбе большинство сотрудников управления не ведали. Впоследствии навещал раз-другой только Сидорин. Через пару недель, залечив плечо, он включился в обычную оперативно-разыскную деятельность и скорбные посещения Капитолины Ивановны прекратил.

Однако возвратимся ко дню похорон. Когда печальная церемония закончилась, на свежей могиле установили временный крест и табличку с фамилией покойной. Родственники Гали приглашали на поминки. Но ехать к поминальному столу нужно было куда-то за город. Многие из присутствующих не смогли отлучиться на целый день из-за служебных обязанностей.

Не отказались только ближайшие сотрудники Галины — опера убойного отдела: Рытьков, Маслаченко, Гороховский, практикант Петраков, который тоже сильно расстроился, хотя знал Галю совсем немного. Собрался присоединиться к ним и капитан Сидорин.

На поминках капитан Сидорин сидел молчаливый, печальный и очень сдержанно употреблял спиртное, чего не скажешь о других. В этот траурный день ему пришлось быть «извозчиком» для сослуживцев. Когда застолье завершилось, Сидорин развозил их на своей «Волге» по домам. Потом уехал к себе в Скатертный переулок.

После развода с женой (детей не было) Сидорин оказался в довольно ветхом дореволюционном доме посреди многонаселенной квартиры. И, как прочие жильцы, терпеливо дожидался решения городских властей употребить старый дом под очередной банк или для другого назначения. Надеялся, что многострадальных обитателей переселят в новостройку, разместив по отдельным жилищам. Надежда получить однокомнатную берлогу, как и звание майора, грела душу. Во всяком случае, Сидорин нередко об этом думал.

Вот и сегодня, после поминок, он мрачно рассуждал наедине с собой, что мечта увидеть в ожидаемой квартире молодую хозяйку в образе Гали Михайловой оказалась несбыточной. Никто из его проницательных сослуживцев не знал об этом. Никто даже не догадывался.

Сидорин относился к факту ухода из жизни несколько по-другому, нежели обычный гражданин. В момент гибели боевого товарища он, конечно, мог испытывать скорбь, мог не удержаться от слез. Но долго предаваться унынию ему не позволяла профессия. Жизнь требовала энергии, концентрации внимания и риска. По прошествии десяти часов после похорон он уже почти расстался с траурными переживаниями.

Новогоднюю ночь капитан Сидорин дежурил в отделе. Тут же находились Саша Рытьков и Минаков.

В своем начальственном кабинете маялся подполковник Гуминовский Максим Адольфович, очень представительный сорокалетний мужчина с двумя образованиями: собственно полицейским и юридическим. Гуминовский возглавлял отдел по раскрытию убийств вместо Полимеева, получившего долгожданную звездочку на погон и отбывшего, как мы знаем, на Петровку.

К двенадцати часам подполковник Гуминовский вызвал оперов в кабинет. Поздравил их бодро и сообщил, что срочно уезжает. Его ждет неотложное дело, сказал он, и к тому же разболелся под коронкой недолеченный зуб. Если его присутствие случайно потребуется, добавил новый начальник, то об этом можно доложить по домашнему телефону кому-нибудь из родных. Они найдут способ ему передать. Ответственность за порядок и профессиональную готовность опергруппы подполковник возложил на Сидорина.

После отъезда Гуминовского опера выпили большую бутылку виски «Джемесон», прихваченную Рытьковым в каком-то провинившемся магазинчике. Виски было шотландское — то есть, вполне вероятно, поддельное. Дымом и одеколоном отдавало больше положенного.

Однако опера подняли тост за счастье, здоровье и успешное раскрытие тяжких преступлений. Закусили любительской колбасой и шпротами недружественного латвийского производства. Затем Минаков пошел к пропускному пункту побалакать с дежурными и поглядеть, сколько пьяных дебоширов, а также участниц древнейшего бизнеса доставят в «обезьянник» после полуночи.

Рытьков направился в предназначенную для его местонахождения комнату.

Капитан Сидорин развалился у себя в комнате на обитом кожей старом диване. Закурил, размышляя о разных определенно насущных и отвлеченных вещах. Вспоминал Галю Михайлову, хотя облик голубоглазой девушки неоправданно быстро побледнел в его сознании. Он и думал о ней с какой-то грустью, как о чем-то милом и несбывшемся.

Но все касающееся лиц, причастных к похищению, а также сдавших Галю преступникам (предатель Белкин), его волновало, искало физического выражения — то есть разоблачающих и карающих действий.

Не имея пока применения в новогоднюю ночь, капитан Сидорин позвонил на Петровку. Надеялся, что его старый знакомый, такой же подвижник оперативно-разыскной службы, сегодня дежурит. И не ошибся: майор Метелин был на месте.

— Здорово, Толя, это Сидорин, — сказал капитан, связавшись с МУРом по городскому номеру. — Поздравляю тебя. Здоровья и удачи в будущем году.

— И тебя с Новым годом, Валера. Как там у вас?

— У нас тихо. А я вот что хотел… Ты по делу директора филиала феминистского клуба Илляшевской в курсе?

— «Золотая лилия»? Так Илляшевскую же освободили. Прокуратура ее причастность к нахождению в клубе наркоты сочла недоказанным. Передали в суд дела непосредственных участников наркотрафика.

— Это-то мне известно. Я про второе задержание Илляшевской. В связи с похищением старшего лейтенанта Михайловой и перестрелкой, устроенной ее охранником…

— А, ну, конечно, конечно. Было второе задержание. Насколько мне известно, предварительное следствие и прокуратура не нашли в ее действиях преступных фактов.

— Как! А похищение людей с корыстными целями!

— У нее два адвоката. Борзые, наглые, знаменитые. Со связями, с мохнатыми лапами. Адвокаты утверждают, будто директриса пожелала срочно увидеть Михайлову из-за безнадежной любви. И как бы никаких корыстных целей, ни желания отомстить не имела. Только любовь, мол. Объясниться хотела. Короче, Илляшевскую освободили под подписку о невыезде. До суда дело это не допустят, несмотря на смерть Михайловой. Тем более умерла она от простуды…

— А наводчик Белкин? Барабанщик? Галин друг по музучилищу?