– Да. Должен сказать, что это один из самых продвинутых специалистов в интересующей меня области.

Кроу про себя улыбнулся тому, как непринужденно Харбард перешел к покровительственному тону.

С напускной серьезностью тот поднял руку, словно давая клятву верности, и торжественно произнес:

– Священный догмат богоподобного Фрейзера гласит: «Воображение действует на человека так же реально, как гравитация, и способно убить его столь же верно, как доза синильной кислоты». Видимо, я вспомнил это в связи с тем высокомерным пруссаком. Как бы там ни было, я рассудил так: если он верит, что я обладаю неким важным артефактом, пусть так и будет. Я знал, что он не сможет застрелить меня прилюдно, а по ночам я держал револьвер под рукой. В общем, я решил посмотреть, что эсэсовец предложит мне за барабан. И результат меня несказанно удивил.

Вскочив со стула, Харбард подошел к застекленному шкафу, полному книг.

– Фон Кнобельсдорф предложил мне вот это, – сказал он, открывая дверцу, – и я счастлив сообщить, что здесь оно сберегается гораздо лучше, чем у него.

Харбард извлек из шкафа большую плоскую жестяную коробку, затем подошел к журнальному столику и откуда-то снизу достал кожаную сумку, вроде тех, что санитары носят через плечо. Открыв ее, профессор вытащил оттуда кусок марли и расстелил его на полу. Потом из сумки появились два бумажных пакета, один из которых Харбард протянул Кроу. Вытряхнув из своего пакета пару хлопчатобумажных перчаток, Эзекиль жестом предложил собеседнику сделать то же самое. Когда они оба надели перчатки, Харбард достал короткий перочинный нож, вытер лезвие о марлю и вскрыл коробку.

– Это дает мне надежду на победу в этой войне, – заметил он. – Наци, похоже, не способны распознать по-настоящему важные вещи, даже если им на них указали. Подозреваю, что это выменяли на кусок хлеба у какого-нибудь оккультиста, которого они посадили после того, как был подожжен Рейхстаг.

– Эсэсовцы теперь сажают оккультистов?

– А также всех остальных, кто им не понравился. Есть, правда, оккультисты, которым они покровительствуют, но большинству – наоборот, назовем это так. Давайте вспомним Библию. Господь одинаково плохо относился к колдунам и прорицателям, так что любой, кто ставит себя на один уровень с Богом, старается придерживаться тех же взглядов. Кстати, тот факт, что эта книга была у фон Кнобельсдорфа и меня к ней привели, – это знак того, что… Ладно, оставим это. В общем, уверен, что я на правильном пути.

Кроу редко приходилось видеть Харбарда таким возбужденным и полным жизни. Голос его срывался от эмоций, а глаза сияли лихорадочным блеском, когда профессор аккуратно достал из металлической коробки выцветшую синюю записную книжку и со всеми возможными предосторожностями положил ее на марлю.

– Поверите ли, фон Кнобельсдорф держал это у себя в качестве легкого чтива, так сказать. Э-э… – Харбард натужно сглотнул и машинально прижал ладонь к горлу. – Вы обещали мне, что то, что случилось тогда на складе, не повторится.

– Я дал вам слово, – ответил Кроу.

Харбард удовлетворенно кивнул и жестом пригласил собеседника взять записную книжку.

– Вы, конечно, помните егермейстера, – сказал Харбард.

Да, Кроу помнил его – в общих чертах. Этот человек ассоциировался у него с великой болью: профессор представлял его одетым в наряд из синей парчи – при дворе тогда считалось, что охотник должен выглядеть именно так.

Кроу взглянул на титульный лист. Текст был на английском.

«Полный и правдивый отчет о действиях старшего егермейстера его величества Луи XV, месье д’Энневаля, в отношении Волка из Жеводана, о том, как он был передан мистеру Эдмунду Кину, странствующему священнику Святой римской католической церкви, по прямому указанию его святейшества Папы Клемента XIII».

Похоже, Харбарду трудно было держать себя в руках. Он забрал книжку у Кроу и принялся читать сам.

– Вот что д’Энневаль поведал священнику, – сказал он.

«Мой Иисус. Я часто подписывал себе смертный приговор своими грехами; спаси меня Своей смертью от вечных мук, которых я так часто заслуживал. Мой Иисус, который по собственной воле принял на Себя тот самый тяжкий крест, который я создал своими грехами, о, дай мне почувствовать их страшную тяжесть и оплакать еще при жизни. Мой Иисус, на Тебе лежит тяжкое бремя моих грехов, которое гнет Тебя к земле под Твоим крестом. Я ненавижу их, я питаю к ним отвращение; я взываю к Тебе, чтобы Ты их простил, и пусть Твоя благодать поможет мне никогда больше их не совершать. Многострадальный Иисус, скорбящая Дева Мария, если я в прошлом причинил Вам своими грехами боль и муки, то с Божьей милостивой помощью этого больше не повторится; будьте же впредь моей главной искренней любовью до самой моей смерти. О Мария, скорбящая Богородица, меч невыразимого горя пронзил Твою душу, когда Ты увидела Иисуса, безжизненно лежащего на Твоей груди; дай же мне ненависть к греху, ибо грех убивает Твоего Сына и ранит Твое собственное сердце, а также дай мне благодать вести жизнь благочестивого христианина и спаси мою душу».

– Какой приступ неудержимой набожности, – заметил Харбард. – Хотя и с некоторым опозданием, я бы сказал. Мы можем немного пропустить – там, где он продолжает в том же духе. – И принялся читать дальше:

«Я знаю волков. Знаю их повадки, их занятия, их виденье мира и множество их настроений. Еще мальчиком я охотился на них на холмах Нормандии, а взрослым мужчиной разъезжал по стране, выслеживая и убивая зверей, которых не могли выследить и убить другие. До меня старшим егермейстером был мой отец, а до него – мой дед. Но мой сын не продолжит эту семейную традицию. Я больше не буду охотиться на волков. Это занятие принесло мне состояние, но это пустое, и я благодарю и виню за это Камень Дюбоска, с которым пересекся на двадцатом году своей жизни».

Харбард обернулся к Кроу:

– Имя «Дюбоск» больше ни разу не упоминается, но я выяснил, что это фермер, который нашел сокровища викингов. Распахивая поле, он выворотил из земли на пятьсот ливров скандинавского золота. После этого случая в тех краях началась мания кладоискательства – люди перекапывали все, что только можно. Произошло это за двадцать лет до того, как д’Энневаль записал эти слова. Полагаю, он нашел упомянутый камень на поле, где был клад, и этот камень больше ни у кого не вызвал интереса. А может быть, фермер хранил его у себя, потому что не мог продать, а д’Энневалю отдал в оплату за какую-то услугу. Они жили рядом, и, возможно, фермер хотел таким образом поздравить парня с вступлением на пост старшего егермейстера. Можно предположить, что это был запоминающийся и недорогой способ сделать это.

– Камень вроде того, что был зажат в кулаке у Ярдли? – Кроу был уверен, что Балби сообщил Харбарду подробности недавних преступлений.

Харбард пожал плечами:

– Сначала я так и подумал, но потом решил, что ошибаюсь. На том камне была изображена рука. А у этого, судя по описанию, имелась гравировка в виде un loup arraché – «стертого волка», – что, думаю, является каким-то геральдическим термином. Но в данном случае, мне кажется, «стертый» означает просто «небрежно нарисованный».