Через час после ланча Минхо остановился в конце длинного прямого коридора без ответвлений.

— Последний тупик, — сказал Страж. — Пора возвращаться домой.

Томас глубоко вдохнул, стараясь не думать, что прошла только половина рабочего дня.

— Ну и как, есть что-то новое?

— Нет, ничего нового, обычные изменения, — рассеянно ответил Минхо, глядя на часы. — Пошли назад. — И не дожидаясь ответа, Страж развернулся и понёсся обратно тем же путём, каким они пришли сюда.

Томас последовал за ним, раздосадованный, что ему не дали времени хоть немного осмотреться, исследовать стены... Через некоторое время он нагнал Минхо.

— Но...

— Заткнись, чувак, прошу как человека. Вспомни, о чём я тебе толковал: ни к чему рисковать попусту. К тому же, пошевели мозгами: ты что, думаешь, что там может быть какой-нибудь выход? Потайной люк или ещё какая хрень?

— Ну, не знаю... а вдруг? И почему ты такой пессимист?

Минхо потряс головой и смачно сплюнул.

— Нет там никакого выхода, уж поверь. Стена и стена. Без дырок.

В словах Стража была тяжёлая и горькая правда. Но Томасу никак не хотелось с ней смириться.

— Да откуда ты знаешь?

— Потому что те, кто посылает за нами гриверов, не хотят, чтобы мы так легко упорхнули из их лап.

Это высказывание заставило Томаса вообще усомниться в целесообразности всех их усилий.

— А тогда зачем напрягаться, тащиться сюда, а?

Минхо кинул на него взгляд искоса.

— Зачем напрягаться? Затем, что есть же какой-то резон в их действиях. Должен быть. Но если ты думаешь, что мы вот так — раз! — и найдём резные узорчатые воротца, ведущие в Город Счастья, то ты — просто дымящаяся куча коровьего плюка.

Томас смотрел вперёд невидящими глазами. В отчаянии он едва не остановился.

— Вот хрень-то.

— Самое умное, что ты сказал за весь сегодняшний день. — Минхо с шумом выдохнул и продолжал бег. Томасу ничего не оставалось, как делать то единственное, чему он пока хорошо научился: лететь следом.

Остаток дня слился в сплошную туманную полосу — до того Томас вымотался. Они с Минхо вернулись в Приют, влетели в Картографическую, зарисовали сегодняшний маршрут, сверили его с предыдущими днями... Потом Двери закрылись, и настало время обеда. Чак пытался с ним заговорить, но всё, на что Томас оказался способен — это кивать или мотать головой, зачастую невпопад.

Сумерки ещё не перешли в ночную темень, а он уже устраивался в своём новом излюбленном местечке. Свернувшись клубком на подстилке из густого плюща, он раздумывал, будет ли в состоянии ещё когда-нибудь заставить свои ноги бежать. Ведь то же самое придётся повторить и завтра! А стоит ли? Особенно если принять во внимание кажущуюся бессмысленность этого мероприятия. Звание Бегуна уже не казалось ему столь блестящим и притягательным. И это уже после первого дня.

Вся его благородная отвага, высокие помыслы и желание совершить нечто значительное, его клятва вернуть Чака домой к родителям — всё растворилось в разъедающем, безнадёжном тумане предельной усталости.

Он почти уже засыпал, когда в его голове раздался голос — прекрасный, грудной голос, словно исходящий из уст поселившейся в его сознании феи. Когда на следующий день всё перевернулось с ног на голову, он задался вопросом, был ли голос настоящим или только приснился ему. Как бы то ни было, но он его слышал и помнил каждое слово:

«Том, я только что положила начало Концу».

Наутро, при пробуждении, первое, что он увидел, был слабый, безжизненный свет. Поначалу ему пришло в голову, что он, наверно, проснулся раньше, чем обычно, что до рассвета ещё как минимум час. Но тут он услышал крики. А потом глянул вверх, сквозь зелёный балдахин листвы.

Небо было тускло-серым. Совсем не похоже на бледный свет раннего утра.

Он вскочил на ноги и, придерживаясь рукой за стену, запрокинул голову — ни малейшего признака звёзд или красноватого сияния занимающейся зари. Только одна серость — мёртвая и бесцветная.

Он бросил взгляд на часы — оказывается, уже на час позже, чем он обычно просыпался. Его уже давно должен был разбудить яркий свет солнца — так повелось с тех пор, как он появился в Приюте. Но не сегодня.

Он вновь глянул вверх с детской надеждой: а вдруг всё опять стало как раньше — нормальным и привычным? Но нет: на него по-прежнему смотрело серое небо — не затянутое облаками, не сумеречное, не предрассветное. Просто серое — и всё.

Солнце исчезло.

Около входа в Ящик собрались почти все приютели. Они тыкали в мёртвое небо пальцами и галдели, говоря все разом. Судя по часам, время завтрака давно прошло, народ должен бы уже разбрестись по своим рабочим местам. Однако нормальный распорядок жизни был нарушен — ещё бы, самый значительный объект в Солнечной системе вдруг ни с того ни с сего исчез!

Сказать по правде, Томас, наблюдавший весь этот переполох, вовсе не испытывал такого уж острого страха или всепоглощающей паники, хотя согласно инстинктам ему полагалось испугаться. Вместо этого он всего лишь удивлялся, почему остальные ведут себя как перепуганные куры, невзначай сброшенные с насеста. Мечутся, квохчут... Смешно и нелепо.

Конечно, солнце не исчезло — это попросту невозможно.

Хотя на первый взгляд именно так дело и обстояло: нигде не видно было ни малейшего признака яростного огненного шара, отсутствовали и косые утренние тени. Но ведь и он, Томас, и остальные приютели — люди достаточно практичные и рационально мыслящие, чтобы прийти к заключению об исчезновении солнца. Конечно, нет; должно существовать научное объяснение наблюдаемому явлению, и в чём бы оно ни состояло, Томасу было ясно одно: тот факт, что они больше не видели солнца, скорее всего, означал, что они не видели его изначально, то есть вообще никогда. Солнце не может взять и исчезнуть. Значит, их небосклон — искусственный. И всегда таким был.

Другими словами, солнце, которое два года согревало и освещало всех обитателей Приюта: и людей, и животных, и растения — вовсе не солнце. Его каким-то невероятным образом сумели подделать. Всё в этом месте было ненастоящим, фальшивым, искусственным.

Томас не понимал, зачем и кому всё это нужно и как такое вообще возможно. Но в чём он был уверен — так это в том, что его толкование событий истинно. Томас тоже мыслил рационально, и разум подсказывал ему, что его умозаключение — единственно возможное. Из восклицаний других приютелей он сделал вывод, что до такого объяснения происходящего пока никто не додумался.

К нему подошёл Чак. У Томаса дрогнуло сердце, когда он увидел на лице мальчика неприкрытый страх.

— Как ты думаешь, что случилось? — дрожащим голосом спросил Чак, не отрывая взгляда от серого неба. Должно быть, подумал Томас, у него уже шея затекла и горит огнём. — Похоже на серый потолок, такой низкий — кажется, прямо потрогать можно.