Это как нельзя лучше выразил один христианин-отшельник в Египте IV века: «Грядет время, когда человечество сойдет с ума; и когда увидят кого, кто не обезумел, то станут оскорблять его, говоря: «Ты, верно, безумец, ибо ты не похож на нас!»[70]. Чувство освобождения, испытанное в пустыне, оставляет свой след в душе: многие из путешественников, в ней побывавших, говорят, что вышли из нее другими людьми, нежели входили. Уилфрид Тесигер, один из величайших исследователей пустыни XX столетия, признавался:

Пустыня жестока. Она разоблачает наше притворство и уловки и заставляет нас столкнуться лицом к лицу с тем, какие мы на самом деле и что мы можем. Неверно думать, что в пустыне ничего нет, ибо там мы находим самих себя.

Путешествуя по пустыне, не спрячешься ни от себя, ни от других членов экспедиции. Сильные и слабые стороны каждого безжалостно выставляются напоказ. Споры, касающиеся продолжительности изнурительных переходов или времени старта, неизбежны. Однако пространство в пустыне настолько безмерно, что конфликты буквально уходят в песок, а дарующий тепло лагерный костер вскоре восстанавливает согласие.

После четырехдневного марша продвижение нашего каравана замедлилось, так как верблюдов мучила жажда. Нагруженному верблюду, проходящему большие расстояния по сложной местности, требуется вода каждые четыре или пять дней. Животные стали раздражительными, потому что слышали плеск воды в канистрах на своих спинах. Когда вечером мы сгрузили канистры, они сердито потянулись к ним головами. Собиравшегося открыть их повара взяли в осаду. Погонщики тоже роптали и требовали, чтобы мы прервали экспедицию и пожертвовали запасы воды в пользу животных. Нам срочно нужна была вода, но где копать? У погонщиков не было на этот счет никаких идей. В этой критической ситуации Эрнст доказал, что он — настоящий лозоходец. Целый долгий, мучительный час он бродил с пластиковой рамкой, взывая к воде на своем швейцарском диалекте немецкого: «Вода-водичка, где же ты? Верблюды хотят пить. Дайка мне знак, да поскорее!»

Он ввел себя в транс и заклинал скрытую подземную воду до тех пор, пока мы не начали волноваться за его душевное здоровье. Затем в маленькой ложбинке он, наконец, подал сигнал, что нашел воду, и недоверчивые погонщики начали копать. На глубине трех метров стенки песчаной ямы приобрели темный оттенок. Верблюды, которые только что отчаянно ревели, встали кружком вокруг повлажневшей ямы и с надеждой заглядывали вниз. Погонщики продолжали копать при унылом свете луны. Наконец, на глубине около четырех метров один из них опустил в яму ведро, и оно медленно наполнилось отталкивающей на вид водой. Не очень-то похоже было, что ее можно пить, хотя бы и верблюдам, но они с удовольствием осушили ведро. Погонщики работали посменно до самого рассвета, и, наконец, каждый верблюд получил по 25 л воды.

Следующий день приготовил нам мрачное открытие. Мы набрели на три человеческих скелета с выбеленными солнцем костями, видимо освобожденные от песка бурей. Еще издалека мы заметили блестящие белые предметы, которые оказались гладко отполированными черепами. Возле них лежали красные глиняные черепки. Кто были эти люди? Обитатели Дандана? Заблудившиеся путешественники? Искатели сокровищ? Хотя и заманчиво было остановиться и как следует обследовать окрестности, мы решили идти дальше.

Три скелета остались позади — и наши мысли остались с ними. Мы просто разрывались между исследовательским азартом от приближения Дандан-Ойлыка и неясной тревогой. О своих личных страхах мы не говорили — только об опасениях, что не найдем того, что ищем. Осознание собственной смертности перед лицом немилосердной пустыни вернулось ко мне, но я заставил себя преодолеть его.

Если наши расчеты были верны, то мы должны были добраться до Дандан-Ойлыка на следующий день. Я устал и плелся более чем в километре позади Эрнста и Урса, которые в тот день возглавляли караван. Вдруг они остановились как вкопанные, и издалека мне было видно, как они бешено размахивают руками. Может, они что-то нашли? Надежда придала моим утомленным ногам новые силы, и я поспешил к ним. Молча, но с многозначительным взглядом Урс протянул мне бинокль. Я увидел несколько тонких деревянных колонн, торчащих из песка. Спустя еще несколько часов перед нами развернулась панорама городских руин. Мы вновь открыли затерянный город Дандан-Ойлык! Как и Свен Гедин столетие назад, я был ошеломлен.

Покидая Дандан-Ойлык 25 марта 1928 г., Тринклер и Боссхард зарыли возле разрушенного храма пустую консервную банку, в которую положили свои визитные карточки с ироническим посланием: «Бедному парню, который верит, что что-то здесь найдет»[73]. Они ошиблись: нашей команде предстояло сделать несколько невероятно богатых находок.

В городских развалинах мы сперва ориентировались с помощью плана, сделанного Стейном. Хотя ему было почти 100 лет, в городе мало что изменилось. Мы нашли 13 из 15 групп руин, описанных Стейном, а также три «лишних». Низкие песчаные дюны делили город на две части, северную и южную, а канава, предположительно — бывшее русло реки, отделяла западную от восточной.

Как и в других древних городах Такламакана, руин уцелело поразительно мало. Большинство зданий были простыми глиняными строениями, давным-давно рассыпавшимися. Лишь более капитальные здания, храмы и монастыри имели деревянные опоры и твердые стены, скрепленные раствором. Наполовину состоявшие из дерева, строения такого типа могли лучше противостоять разрушительной работе ветра, чем примитивные глинобитные домики. По крайней мере 10 из 16 групп развалин были определены нами как буддистские святыни. Это были здания в один-два этажа, когда-то покрашенные изнутри и снаружи. В маленьком внутреннем помещении тысячу лет назад, должно быть, стояла большая статуя Будды на постаменте. Учитывая многочисленность храмов Дандан-Ойлыка, я уверен, что он в первую очередь был местом паломничества и только во вторую — городским поселением. Город стоял не на каком-либо из главных торговых путей, а на дороге, соединявшей их, которая шла вдоль течений Керьядарьи и Хотандарьи.