— Да нормально с ним все. Я его вижу, — он запнулся. — Черт… Ань, перезвоню.

10

Осторожно фиксируясь страховочными тросами по вехам-маячкам, четверка дайверов пробиралась к выброске. Мутная вода, почти нулевая видимость, фонари пробивали ее всего на несколько метров вперед, выхватывая только мутный силуэт впередиидущего в водолазном костюме.

Торопов пропустил вперед дайверов: ребята потихоньку, метр за метром исчезали в черноте над головой. Красная нить выброски, призрачные силуэты маячков.

Тимофей почувствовал что-то еще. Движение.

Грунт, приподнялся волной и, подхваченный придонным течением, поплыл, поднимаясь все выше. Тимофей уже схватился за выброску и оттолкнулся, когда ноги перехватило чуть ниже колен и с силой дёрнуло вниз, вкручивая штопором в грунт. Короткое мгновение, секундная паника — и красная нить выброски выскользнула из пальцев, тут же потерявшись в мутной воде.

Отчаянно вырываясь, Тимофей старался выровнять дыхание и одновременно подсчитать в уме, сколько осталось дыхательной смеси в баллонах и сколько останется, если вот так же барахтаться.

Грудь сдавило, мутная взвесь сомкнулась над головой, ноги вязли в липком иле, цеплялись за цепкие, словно зыбучий песок, потоки. Наручный компьютер показал отметку: восемьдесят пять метров.

Под ребрами пульсировало, хотелось сорваться на крик. В висках шумела кровь, насыщенная азотом. На горле смыкалась ледяной хваткой глубина.

Тимофей поднял глаза в надежде увидеть хоть что-то, способное удержать его. Густое, словно смола, море, втягивало его куда-то под поверхность. Его крутило, как щепку, и он уже не был уверен, что поверхность там, где он ожидает.

Восемьдесят семь метров.

Он падал.

Ресницы склеились от пота, веки щипало, заливало огнем. Он ритмично вырывался из водоворота, отчетливо понимая, что, даже если выберется, выброску в мутной воде не найдет, и воздуха подняться на поверхность уже не хватит.

В мутной взвеси мелькнул просвет чистой, обнадеживающе черной воды. Тимофей сделал медленный глубокий вдох и, вытянувшись в струну, бросился к нему. Ноги свело от напряжения. Мышцы плеч и шеи окаменели, сухожилия трещали: он слышал, как они скрипят, слышал собственное дыхание, держался за него, чтобы не сойти с ума.

Чтобы не запаниковать.

«Парни гибнут от паники, — говорил герой любимой книги и советовал: — Посчитай до тридцати. Сделай паузу. Соберись с силами».

Море не отпускало. С утроенной силой тянуло вниз, засасывая в недра.

Восемьдесят восемь метров. Дна нет.

Давление в баллонах падало. Загорелся красным индикатор.

Равнодушная чернота манила, растворяла, обезличивала. И не оставляла шансов. Одна ошибка. Этого достаточно. Ведь разменная монета — жизнь.

Его жизнь.

Лучше бы паника. Сумасшедшие умирают счастливыми. Быстро выгорают, без боли и медленного, тягучего осознания собственного конца.

Гидрокостюм теперь не защищал цепкими пальцами холод пробирался за шиворот, рвал легкие, вымораживал кровь в стылых венах. В какой-то момент Торопов понял, что он уже — «тело». То самое, что иной раз находят его коллеги. С той лишь разницей, что его «тело» еще пока хранит способность осознавать происходящее.

Насмешка. Пытка.

Кричи не кричи: кругом одиночество и холод.

Запах смерти, кажется, уже проник под кожу, растворился на губах приторно-горьким, липким.

И тут светлый блик перед глазами.

Тонкие, словно щупальца цианеи, волосы мелькнули в чистом просвете. Пронзительно-синие до нереальности глаза совсем рядом, смотрели с тоской и болью. Белые руки обвили плечи, принеся облегчение.

Рывок вверх. Свободное вращение в толще черной и плотной воды.

Вот она, его амазонка с лицом юной рок-звезды. Нежная и трогательная. Взгляд требовательный и дерзкий. Улыбается уголком упрямого рта.

Тимофей протянул руку в надежде дотронуться.

Она легко отшатнулась, опутав гидрокостюм паутиной тонких серебристых волос, посмотрела с интересом. Непокорно вздернула подбородок.

Торопов огляделся. Внизу тягуче бурлил мутно-черный водоворот с глухим провалом воронки, чуть правее алела тонкая нить выброски. Он сам — у основания мачты.

«Как меня сюда занесло? — мелькнуло в голове. — Почти десять метров протащило».

В вывороченном нутре потерпевшего крушение корабля, темневшего чуть правее, мигнул и погас оранжевый огонек. Торопов успел заметить: справа, под палубой. И вот снова — призывно, то поблескивая красным, то рассыпаясь золотым. Такой же одинокий в чернильной синеве, как и он сам, Тимофей Торопов.

Повинуясь странному наваждению, он шагнул внутрь.

1

В душной темноте пахло прогорклым маслом и сыромятной кожей. Круглобокие тюки были закреплены в углу у стены. Предштормовые волны бились о борт.

Металлический стук отпирающегося засова, узкая полоска жёлтого света, шорох крадущихся к лестнице шагов. Угловатая тень в нерешительности замерла на верхней ступени, будто прислушиваясь. И в следующее мгновение стекла вниз, послушно следуя за слабым огоньком свечи. Ловко проскользнув мимо мешков, проплыла мимо застывшего дайвера и остановилась в дальнем закутке кормовой части. Тусклый свет метнулся к низкому потолку, выхватив из темноты высокую женскую фигуру, одетую по-мужски в льняную рубаху до колен и узкие кожаные штаны, заправленные в сапоги. Свободные концы пояска повторяли очертания округлых бёдер. Светлые, цвета липового мёда, волосы заплетены в тугую косу. На лице незнакомки играла странная улыбка: затейливая смесь любопытства, торжества и злорадства.

Рука с узким запястьем, защищённом зарукавьями, украшенным серебряными бляхами с изображением лубочного солнца, потянулась к замызганному до черноты пологу. Отодвинув край, женщина усмехнулась: там, в чёрной мгле, в тесной клетке из занозливых досок, застыла закованная в кандалы девичья фигура.

Женщина втянула носом спёртый воздух, неторопливо, по-хозяйски, шагнула к клетке.

Короткая перепалка: Тимофей не разобрал слов. Угроза в голосе одной, мольба другой. Обрывки фраз, словно из испорченного динамика.

— Знаешь, Кариотис — не торговец рабами, его товар — тончайшая кожа. Вначале её вымачивают в солёной воде, ещё на хозяйке, а потом аккуратно вырезают нужные куски и снимают. И чем белее кожа, тем больше Кариотис за неё получит… На твоей он обогатится, — светловолосая приблизилась к решетке, прошипела: — Ты можешь гордиться, ведьма, — на ней напишут оды императору Константину. А твоя смерть развлечет Михаила Пафлагона и Зою Порфирородную.

Тим услышал звон, тихий, но отчетливый: в проходе, за мешком, мелькнул красно-оранжевым ключ — небольшой, сантиметров пять длиной, с отломанным зубцом и грубым витым кольцом вместо ушка.