Бочкарев облегченно вздохнул, перекрестился, подумал: «Приказ Соколова я честно выполнил, погоню сорвал, в людей не стрелял. Теперь вряд ли что помешает Аполлинарию Николаевичу добраться до железной дороги. Пора сдаваться. В охранке дело разъяснится, и я отправлюсь к супруге и трем своим любимым детишкам».

Однако дело повернулось по-своему, и повернулось плохо.

Бочкарев лег на спину, и губы его зашевелились: «Господи, спаси, сохрани и помилуй…» Загремели выстрелы, пули засвистели над самой головой.

Стрельба продолжалась минуту или две. Затем, видя, что беглец не отвечает, охотники, держа ружья наготове, стали заходить с двух сторон.

Бочкарев услыхал рядом с собою громкий хруст снега. Он вдруг увидал ствол ружья, направленный ему в голову. Бочкарев негромко, чтобы не испугать, сказал:

— Не надо стрелять… Я на службе.

Последнее, что видел Бочкарев, — это крестьянское лицо парня с копной густых соломенного цвета волос, с шальными, нетрезвыми глазами, в упор глядевшими на него. Парень, держа наперевес ружье редкой и дорогой марки «Гек», зачем-то навел его на голову Бочкарева и нажал спуск. Кровь разлетелась далеко в стороны, забрызгав светлый тулуп парня. Тот с досады матюгнулся.

С неба вовсю валил густой снег. Он укутывал белым саваном трупы людей и лошадей.

Охотники пожалели убитых лошадей, поздравили белобрысого парня с добычей, посмеялись над струсившим товарищем. Бросив в телегу два трупа, они накрыли их лошадиной попоной и потащились обратно в село, мечтая о награде от начальства и о хорошей выпивке в честь славной победы.

Вечерело.

В начале 1917 года на всем громадном протяжении фронта — от Балтийского до Черного моря — наступило затишье. Россия и союзники готовились к решающему весеннему наступлению. Германская армия была изрядно потрепана, плохо экипирована, вооружения и снарядов не хватало. Людские и материальные ресурсы были на исходе. Стало ясно: подрываемая изнутри недовольством народа, а снаружи — цепочкой военных поражений и страшных людских потерь, Германия удара не выдержит, рухнет.

В ожидании массированного наступления она замерла, словно в предсмертной тоске.

И вдруг на Румынском фронте, словно агонизирующий труп, враг стал проявлять активность. Немцы, подойдя к реке Серет, сделали несколько отчаянных попыток форсировать ее. Однако и у Галаца, и у Фокшан, и у Немолосы противник был отбит и, как писали газеты, «с потерями отступил на свои первоначальные рубежи».

У офицеров, сидевших в штабах, эта самая германская активность поначалу вызывала недоумение. И лишь потом эти судорожные потуги нашли объяснение.

Германское правительство обратилось с очередным предложением мира, а такая дипломатическая позиция всегда обязана подкрепляться военными успехами. Понятно, эти предложения были дружно отвергнуты. Стратеги понимали: Германия стремительно катится к своему поражению.

Соколов добрался наконец до места своей командировки — в расположение армии генерала Гутора, находившейся на Румынском фронте. Разведывательный полк, к которому приписали гения сыска, дислоцировался южнее Богородчан, в направлении Золотвина, стоявшего в отрогах Карпатских гор.

Выгрузились почему-то на станции Лисец, в тринадцати верстах от расположения полка. Соколов, в составе взвода, пешим порядком добирался до места службы.

Наступившую было сильную солнечную оттепель сменило ненастье. Сверху то и дело срывался сырой снег вперемешку с мокрой капелью. Соколов шел, подняв воротник насквозь промокшей тяжелой шинели, с трудом выдирая ноги из грязи раскисшей грунтовой дороги. Санитарные авто, городские экипажи, в которых сидели офицеры, запряженные лошадьми фуры, возы с соломой, телеги, покрытые брезентом, скрипя и покачиваясь, обгоняли растянувшихся вдоль дороги солдат.

Солдаты дымили «козьими ножками», матюгались, когда из-под колес вылетала грязь, и с неторопливой покорностью продолжали свой путь.

Ближе к полудню подъехала кухня, и мордатые мужики в белых халатах и с бритыми лицами черпаком на длинной ручке раздали горячую пищу: гороховый суп с мясом и пшенную кашу.

Ели под дождем, и капли падали в котелки. Укрыться было негде.

И чем было ближе к Богородчанам, тем сильнее мелел солдатский поток, согласно предписаниям растекался по ротам и полкам. Живая сила находила свое место в блиндажах и окопных щелях, где спала не раздеваясь, давила вшей, ругала войну, испражнялась, врала о бабах и вслух мечтала о том хорошем дне, когда наконец закончится нынешняя якобы героическая война и можно будет вернуться домой.

* * *

Небо совсем померкло. Где-то впереди, за недалеким горизонтом, словно раскаты могучего грома, перекатывались звуки пушечной стрельбы. И тогда на черном небе, словно на гигантском экране, отчетливо были видны дальние пожарища, и время от времени красивыми рассыпающимися звездами расчерчивали небосвод ракеты.

Полк, к которому был приписан Соколов, располагался на выгодной стратегической позиции — на горе, поросшей буком, сосной и кустарником, надежно маскировавшими окопы. Внизу несла мутные воды стремительная Быстрица. Река, как это нередко случается на войне, стала границей, разделом двух воюющих сторон.

На другом берегу находились вражеские окопы. В бинокль была отчетливо видна чужая жизнь: из землянок торчали невысокие трубы, из них валил дым, фигурки в военной форме, как муравьи, сновали туда-сюда.

То, что в масштабах фронтов называется затишьем, конкретно на месте дислокации полков, рот и взводов вовсе затишьем не выглядит. Почти каждую ночь устраивались вылазки на вражескую территорию, несколько раз в сутки наши начинали обстреливать вражеские позиции из пушек. Те незамедлительно отвечали, и тогда со странным, воющим звуком падали на склоне горы снаряды, сухо лопались и разлетались с тонким свистом шрапнельные гранаты. Ответная стрельба успеха не имела и русским ущерба не наносила.

И уже по частоте стрельбы было понятно: враги экономят боеприпасы, а наши стреляли много и часто.

Все ожидали приказа к наступлению, но штаб такого приказа пока не давал. Лишь все чаще требовали взять языков, желательно офицеров. Разведчики не без труда преодолевали бурную речушку, обратно возвращались не всегда — или принимали геройскую смерть, или сами становились вражеской добычей.

Соколов, пройдя изрытый снарядными взрывами холм, вместе с другими прибывшими отыскал штаб.

Тот находился под тройным накатом, глубоко в земле. На новичков вышел посмотреть начальник штаба Соловьев, невысокого роста круглолицый, улыбчивый капитан, поднялся по крутой земляной лесенке наверх. Обходя строй, с изумлением, словно увидал нечто диковинное, замер возле Соколова. Затем почмокал губами и с восторженным удивлением произнес: