— Чего это он там делает? — как-то спросила Марфа.

— Гляди-тко, ещё одна Варвара объявилась, — хохотнула Ефросиния, — птичек считает.

— Синичек? — уточнила Варвара.

— Курочек, горе ты моё. Наш Петя в иных не метит.

— Так его же Михайлой зовут.

Тут даже Марфа улыбнулась. Помолчала и снова:

— Почему же на холоде?

Ефросиния в это время отжимала выполосканное и так крутанула, что раздался треск. Она в досаде бросила выжимку на лёд.

— Опять спортила! А все вы, девки, со своими вопросами, будто сами не понимаете. Порты, на что мягкие, а и те на морозе твердеют, а то, что в них, и подавно.

Варвара недоумённо оглядывалась вокруг, причина всеобщего смеха была ей непонятна.

— Эх! — с сожалением воскликнула Ефросиния, глядя на возвращавшихся с очередного дозора. — И чего это он меня не пригласит, уж я бы ему хвост пооткрутила.

— Какой хвост? — удивилась Варвара и, видя, что все покатываются от смеха, залилась краской.

После крещенских морозов холода отступили, но на лавру обрушилась новая напасть: цинга, первые признаки которой обнаружились раньше, теперь свирепствовала вовсю. Умирали в день десятками, хоронить было некому, и покойников складывали, как дрова возле кладбища. Портомоев Бог уберёг, верно, оттого, что приходилось часто бывать на свежем воздухе. Зато своих детей Ефросиния потеряла — заболели сразу оба и в один час. Несчастной матери было уже не до стирки. Марфа осталась без надзора.

Теперь настал её черёд, подошёл как-то Михайла и приказал: «Собирайся в дозор!» Марфа прикусила губу и мотнула головой. «Ах ты, сука, перечить вздумала?» — ухватил её и потащил силком. Бабы молчали, знали по себе, что спорить бесполезно. Марфа упиралась как могла, но противостоять здоровяку ей было не под силу. Всё равно, бросила с ненавистью, живой тебе не дамся. А Михайла в запал вошёл, не привык, чтоб отказывали, да и бабы подсматривают. Взял её в охапку, я, хрипит, могу на пост и тянуть, устрою представление при общем глядении, и бросил в снег. Закричала Марфа, заколотила руками, а ему, бугаю, хоть бы что — ухмыляется, по одежде шарит и к себе жмёт. Почувствовала она, что в бок упирается что-то твёрдое, засунула руку в карман его тулупа и ухватила — показалось вроде как труба. Да что бы то ни было, лишь бы покрепче. Вытащила и, когда он готовился торжествовать победу, саданула по голове. Михайла опешил, она ударила ещё и ещё раз, пока не почувствовала, что оружие рассыпается в руках. И так это удивило насильника, что любовная горячка у него враз прошла. Злость, правда, осталась. Выхватил из-за пояса нож, с которым никогда не расставался.

— Ну, зараза, проси пощады, иначе порешу!

Марфа в ответ плюнула ему в лицо.

В это время шум да гам — прибежали охранники с криком о нападении воровского отряда. Бабы подхватились бежать, Михайла со своими людьми остался прикрывать их отход. Неприятеля оказалось слишком много, пришлось отходить тоже, но одного вора всё же удалось схватить. Притащили в крепость и стали корить: с ума вы, должно, совсем сошли, что с бабами принялись воевать. Тот вроде как обиделся и признался: боярский сын, что убег из крепости, навёл гетмана на мысль спустить пруд, откуда идёт к вам вода, вот он и послал людей раскопать запруду.

Известие с быстротой молнии облетело лавру и вызвало страшный переполох, у всех открылась внезапная жажда, каждый стремился запастись водой впрок. Колодцы были мгновенно вычерпаны, у прорубей образовались длинные, злые очереди. В лавре имелось два больших внутренних водоёма: один для скотины и хозяйственных треб, другой для питья, поварни и бань. Питались они из Нагорного пруда через проложенные под землёй трубы и были снабжены с обеих сторон затворами для регулировки уровня воды, чтобы воспрепятствовать переполнению. Умная придумка обернулась для осаждённых бедой, ибо ляхи первым делом перекрыли воду со стороны пруда. Водоёмам грозила скорая участь колодцев, к ним пришлось выставить стражу, чтобы сберечь хоть малую толику. Решение столь же необходимое, сколь опасное: начались ссоры и драки, к существовавшим обвинениям прибавились новые.

Воеводы понимали, что необходимо предпринять срочные меры. Они сошлись для совета, но выработке согласованных действий мешала взаимная подозрительность. Долгорукий хотел выйти с боем к пруду и убить землекопов. Голохвастов возражал, говоря, что от них ждут именно таких неразумных действий, что вся затея с водой, может быть, за тем и устроена. Сам он, со свойственной осторожностью, предлагал сделать тайный вылаз ночью для того, чтобы открыть затворы и наполнить водоёмы. Землекопов же не трогать, ибо они люди подневольные, к тому же соотечественники.

— Гляжу тебе их жальче своих, а, может, они и ближе? — съязви Долгорукий, понимая, что говорит вздор и не имея сил удержаться от того, чтоб хоть как-нибудь досадить воеводе, так глубоко проникла в него постоянно подогреваемая неприязнь.

— Видел, как ты из своих кровь пускаешь, — ответил Голохвастов, — верно, от великой любви.

— Братья, уймите брань, — молил Иоасаф, — потушите свару. Нет у нас земных защитников, кроме вас двоих.

Наконец рассудок взял верх, помогло то, что посидели с глазу на глаз, не смущаемые тайными шептаниями, и решили так: Голохвастов выберется ночью к пруду и устроит там тихую засаду, Долгорукий же выйдет утром явно, а когда отвлечёт неприятеля на себя, засадники ударят с тыла. Несколько охотников тем временем собьют затворы, чтобы более ими не пользоваться. И дали ещё обоюдную клятву: никому не говорить о задуман ном, чтобы Сапегины соглядатаи не могли упредить его заранее.

Как задумывали, так и вышло. Ляхи в самом деле ждали вылазки из крепости и стремительно напали на Долгорукого, пытаясь отсечь его от стен. Появление в тылу троицкого войска, ударившего с двух сторон, привело к всеобщей панике. Они также стремительно рассеялись по окрестностям, сделав землекопов лёгкой добычей осаждённых. В числе тех, кому поручались затворы, находился богатырь Суета, с ними он справился быстро — вывернул вместе со сваями. Однако радость оказалась преждевременной: вода по трубам шла малым током, не способным заполнить крепостные водоёмы. По-видимому, где-то произошло засорение, а это грозило совсем уж непоправимой бедой. Искать следовало на общем входе, то есть в самом пруду, уж очень маловероятно, чтобы засор произошёл одновременно внутри каждой из труб. Проруби находились достаточно далеко от места забора, багром не достанешь. Что делать?

Участники битвы толпились на пруду, обсуждая положение. Суета думал тоже, наконец, раздвинув народ, подошёл к проруби. Сбросил с плеча моток верёвки и стал раздеваться. Делал он это молча и неспешно, на него смотрели с удивлением: неужели нырнёт? Отговаривать не смели — решение представлялось хорошим выходом. Суета обвязался верёвкой и бросил конец стоящим у проруби:

— Потащите, когда дёрну!

И не успели опомниться, как бултыхнулся в воду, подняв фонтан брызг. Отсутствовал он довольно долго, так что иные, обеспокоенные, требовали тянуть верёвку, и вот показался из воды, жадно хватая воздух. В руках у него было что-то, не пролезающее в прорубь, пришлось поднатужиться и, когда под напором могучего плеча край льда обломился, на поверхности обозначилась ещё одна голова — то была несчастная Марфа.