— Пост. Положение. Титул. Статус. Называйте, как хотите. Ну и, разумеется, руку и сердце.

Тишина разлилась вокруг, остановила шелест ветра в ветвях сосен, пробежалась кошачьими коготками по струнам нервов, ударила в уши.

— Гм… самое странное предложение о трудоустройстве, какое мне когда-либо поступало. И этот пункт о сердце… зачем он вам?

— Иначе просто не интересно.

— Но ведь подобный… э-э-э… ангажемент требует взаимности, нет? Ваше сердце — в обмен на мое. Вы твердо уверены, что у меня есть чем меняться?

— Я знаю вас давно. Очень давно. И, смею надеяться, достаточно хорошо. Так что — да. Уверен.

Аромат благовоний, ставший за последние дни привычным, но от этого не менее раздражающий, назойливо лезет в ноздри. Не такой сильный, чтобы чихнуть, он и не настолько слаб, чтобы его игнорировать. Сандал… и что-то еще. Но что?

Розоватый свет единственного светильника пробивается сквозь сомкнутые ресницы. Ровный свет. Даже ночной мотылек не пытается — не смеет? — нарушить благостный покой свечения. Тело ноет, удовлетворенно, сладко. Руки тяжелые, не поднять. Кружится голова. И шепот. Дремотный шепот на грани слуха, завораживающий, черный, как дорогой шоколад, и такой же искушающий:

— Как же в сети свои вы меня заманили… Я четвертую ночь пью во славу Марии… Пряный запах плывет бузины и сандала… И ликует, и пьет, веселится Магдала…[11]

— Ничего подобного, — решила она внести ясность. Саднящее горло не слушалось, в ушах слегка звенело. — Я никогда и никуда тебя не заманивала. Спорить будешь?

— Не буду, — усмехнулся где-то рядом Константин, и она, наконец, заставила себя приподнять налившиеся свинцом веки. — Твоя правда. Никогда, никуда и ничем не заманивала. Тем и заманила.

— Странная логика… хорошо, тебе виднее.

Мэри все-таки нашла в себе силы повернуть голову влево. Константин полусидел-полулежал рядом с ней, опираясь на локоть и осторожно, почти не прикасаясь, обводил кончиками пальцев контур лица. Когда Мэри посмотрела на него, ее щека уютно легла в мужскую ладонь, а с предплечья многозначительно ухмыльнулся выколотый череп в тяжелом шлеме — представители правящей семьи традиционно служили в бронепехоте. И далеко не на всех планетах Империи служба эта была формальностью. Константин, кстати, до полковника дослужился. И, насколько она его знала, вряд ли дело было только и исключительно в происхождении.

Да уж, подруженька, оба вы одним миром мазаны, оба хороши. Татуировка — и татуировка. Солдат — и полицейский. Полковник — и… полковник?[12]

Они — вдвоем! — занимали едва ли четверть ширины несуразно огромной кровати. Мэри ни за что не призналась бы кому-то постороннему, но этого предмета обстановки она побаивалась и все время пребывания в Запретном городе отправлялась спать только тогда, когда не было уже сил сохранять вертикальное положение. Ей постоянно казалось, что она потеряется на этой необъятной поверхности, заблудится, как ребенок в лесу, и придется звать на помощь.

Помощь, несомненно, пришла бы, но в первый же вечер после прибытия в эти роскошные апартаменты императрица-мать предупредила Мэри, что в промежутке между ужином и завтраком в помещении охраны дежурят исключительно мужчины. У его высочества Константина — девушки, а здесь мужчины. Молодые, приятной наружности… всё, буквально всё к услугам высокой гостьи.

Мало ли что? Трудный день… необходимость расслабиться… я понимаю, дорогая моя, как мало в Российской Империи возможностей сбросить напряжение у респектабельной вдовы. Особенно если она занимает высокое положение как в обществе, так и на служебной лестнице, и на нее обращены сотни глаз. Глаз, далеко не всегда доброжелательных. Так можете быть совершенно спокойны: всё, что произойдет в Бэйцзине, останется в Бэйцзине. И нечего стесняться — они слуги, не более того. Кстати, учтите: если кому-то из этих мальчиков посчастливится привлечь ваше внимание, это самым благоприятным образом скажется на его карьере.

Мэри, с раздражением подавившая неуместный интерес по поводу того, воспользуется ли предложенной возможностью Константин, только головой покачала тогда. Ей самой упомянутые мальчики не сдались ни с какой точки зрения, а остальное не ее дело. Великий князь свободен в своих поступках. И если уж на то пошло, за годы службы она повидала немало фавориток.

После расставания с Анной Заварзиной Константин, должно быть, решил развеяться, а желающих занять пост первой дамы его императорского высочества опочивальни хватало всегда. Одни задирали нос, другие пытались снискать ее расположение… неизменным было лишь одно: они приходили и уходили, а она оставалась. Каким образом наличие этих дам сочеталось со сплетнями о ее с Константином связи, Мэри не понимала до сих пор, просто принимала как данность.

Ее размышления прервал заданный участливым тоном вопрос:

— Пить хочешь?

— Спрашиваешь… а у нас есть вода?

— Насчет воды не уверен, но шампанское точно есть, я слышал, как хлопнула пробка.

— Слышал? — она сделала попытку приподняться.

Он слышал, а она — нет? Так, либо она окончательно потеряла сноровку (если допустить, что упомянутая сноровка когда-либо вообще имела место), либо самым непозволительным образом позволила себе вырубиться. Ай-яй-яй… кто тут кого должен охранять?

Ширмы были по-прежнему — снова? — сдвинуты, отсекая общую часть апартаментов от частной. Наверное, все-таки снова, Мэри смутно помнила, как под чьим-то нетерпеливым рывком легкая стена из дерева и шелка отъехала в сторону, открывая подход к кровати. Кто и когда вернул ее на место? А важно ли это?

И вообще, что сейчас важно? Что-то — определенно, но вспомнить не удается, хоть плачь.

— Я сейчас принесу, лежи.

Константин поднялся с постели, выглядевшей так, словно на ней произошло сражение. Скомканные, скрученные странными жгутами простыни и покрывала, россыпь подушек в самых неожиданных местах, клочья шелка, в которых Мэри не без удивления опознала останки своей сорочки…

Сорочка пала смертью храбрых. Как и, судя по всему, рубашка Константина: на середине кровати нахально поблескивала вырванная «с мясом» пуговица. Еще две смутно белели на ковре.

Переведя взгляд на разливающего шампанское по бокалам мужчину, она мысленно ахнула. Видимо, не только мысленно, потому что он немедленно обернулся, и параллельные темные полосы на спине, плечах и бицепсах скрылись из глаз. Кровоточащие полосы, уже подсыхающие, но…

— Ты чего?

— Это… это я сделала? — даже самой Мэри ее голос показался жалобным писком.

— Нет, это сделала моя покойная прабабушка! — ухмыльнулся Константин, приближаясь. — Страстная женщина! Была. Говорят. Перестань беспокоиться по пустякам. Первая ночь… кровь на простыне… все в русле традиций! А вот подушкой в меня — не надо. Успеешь еще. На вот, попей.