– Мы – люди войны! – крикнул он, избрав путь утомительного вступления. – Мы разим то, что зовём злым и нечистым… называя сами себя людьми Господними.

Он фыркнул, казалось, именно так, как делал это и раньше, и ему, пожалуй, никогда не узнать, откуда, из каких глубин явилось это невероятное возмущение и как получилось, что оно до такой степени овладело им. Экзальт-генерал знал лишь одно – сё был самый яростный, самый неистовый миг всей его неустанно свирепой жизни. Он видел это в обращённых на него восторженных взглядах, во вспыхивающих ликованием выражениях лиц, будто слова его ныне пламенели возжигающими искрами.

Он больше не тот, кем был раньше. Он стал сильнее.

Взор Пройаса вновь зацепился за короля Сорвила, сидевшего на одном из верхних ярусов всё так же бесстрастно и недвижимо, – лишь взгляд сакарпца был тусклым и разящим, словно острый кремень.

– Как? Как вы могли даже помыслить, что Бог снизойдёт до таких жалких смертных, пребывая одесную вас, будто ещё один трофей? Что это за самообольщение? Ужас! Ужас и стыд – вот откровение ваше!

Он больше не тот, кем был раньше.

– Лишь объятые ужасом и стыдом пребываете вы в присутствии Божьем!

Он был кем-то большим – тот Пройас, что постоянно превосходил его душу, что вечно пребывал во тьме, бывшей прежде. Пребывал здесь, вместе с этими мрачными и истерзанными людьми – его братьями, его возлюбленными спутниками, ступающими вместе с ним путями злобы и войны. Здесь – в этом самом месте.

– Вы сами и были своим Врагом! Вы знаете Его так, как не знают Его сами боги! И ныне вам – единственным из всех живущих на свете – известна цена спасения! Удивительное чудо – дарованная вам честь! Немыслимый дар, что справедливо заслужен! Как прочие воины постигают, что есть мир, так вы постигли зло! Вы знаете его так же хорошо, как самих себя, и ненавидите его так же, как и себя!

Лорды Ордалии разразились бурными выкриками, но не в знак приветствия или каких-то воинственных подтверждений услышанного, но в знак одобрения и согласия. Они вопили, словно осиротевшие братья, обретшие единство в отцовстве Смерти, на всём белом свете признающие лишь друг друга, а ко всем остальным и ко всему остальному относящиеся с презрением и страхом. Серва и Кайютас выглядели несколько отстранёнными, как и всегда, но тоже обрадованными.

Они опасались, что уже потеряли его. И каким-то образом Пройас знал, что их отец повелел им захватить власть в том случае, если он не выдержит испытаний – если он не справится. Пройас – тот, кто был самым благочестивым из них… и наименее осведомлённым.

Сонмище кастовой знати бурлило, то отчаянно завывая, словно обезумевшие старухи, то крича, как мальчишки. Но, дойдя до пределов своего умоисступления, лорды Ордалии начинали им тяготиться, и, невзирая на обуревавшую их благодарность, они, подобно всем отважным душам, постепенно обращались к гневу и презрению. Он сумел внушить им ужас и отчаяние, наполненные священными смыслами, подсунув их лордам Ордалии под нос, словно математик, демонстрирующий свои расчеты и уравнения, согласно которым одной лишь ярости может оказаться достаточно, дабы обрести искупление. Благочестие никогда не стоит так дёшево, как в том случае, если выменивается на чьи-то жизни, а они, в конце концов, всегда были людьми злобными и жестокими.

Грешниками.

И посему они возжаждали вражьей крови. Пройас чувствовал это так же ясно, как и они – необходимость возложить на кого-нибудь всю тяжесть своих грехов. На кого-то, кому не посчастливилось оказаться поблизости.

– Братья! – воззвал он, надеясь взнуздать их одной лишь упряжью своего голоса. – Бра… Я опасался того, что могу найти здесь…

Голос, исходящий из разрывов между пространствами и мирами – словно бы поры на их коже превратились вдруг в миллионы ртов, изрекающих эти слова. Слова, испивающие воздух из их дыхания и бьющиеся их собственными сердцами. Эскелеса это ошеломило настолько, что он споткнулся и рухнул на спину, потянув за собой и Саккариса. Сияние лепестками исходило из дальней части Умбиликуса, находящейся за его набитыми лордами и королями ярусами. Все как один обернулись, не считая Пройаса, который и без того стоял лицом в нужном направлении и с самого начала видел исходящий из ниоткуда свет. И все как один узрели Его, ступившего на высочайший из ярусов, – достаточно близко для того, чтобы сидящий неподалёку Сорвил, протянув руку, был способен коснуться сияющей фигуры. Казалось, само солнце спустилось на землю, скользнув вниз по собственному лучу, – ослепительное сияние, запятнанное лишь двумя кляксами декапитантов. Золотистые локоны струились по одному из тех расшитых драгоценностями одеяний, которые экзальт-генерал неделями ранее заприметил в хранилище.

– Но теперь моё сердце возрадовалось, – молвил блистающий лик.

Лорды Ордалии, все как один, опустились на задрожавшие колени, обратив лица к пепельно-серой земле Шигогли.

Лишь Пройас и дети Аспект-Императора остались стоять.

– Пусть прозвенит Интервал. Пусть ликуют верные, а неверующие трепещут от страха.

Ранняя осень, 20 Год Новой Империи (4132 Год Бивня), Голготтерат

Анасуримбор Келлхус…

Святой Аспект-Император наконец вернулся.

Сверкающие потоки и мельтешащие тени. В оцепенении Пройас наблюдал за тем, как его Господин и Пророк спускается с верхних ярусов, оставляя Сорвила и горстку стоящих неподалёку лордов провожать его изумлёнными взглядами. Свет не столько вырывался из него, сколько словно бы стекал с его кожи. А затем, сойдя вниз, он оказался рядом. Его сияние постепенно тускнело, словно бы он был вытащенным из костра угольком, пока, наконец, сумрак Умбиликуса не позволил узреть его как одного из них – как человека. Горний свет продолжал струиться от льняных прядей его бороды, создавая множество снежно-голубых теней, исходящих от изгибов и складок одеяний Аспект-Императора.

Келлхус остановился, наблюдая за тем, как люди, будто осы, собираются у его ног, а затем, усмехнувшись, наконец, взглянул на своего экзальт-генерала… теперь уже, как и все, опустившегося на колени.

– Г-господин… – запинаясь, пробормотал Пройас.

Обманщик.

Келлхус посвятил его в эту истину за предшествующие битве у Даглиаш недели. Пройас представлял себе, как широко раскинулись сети невероятного обмана Аспект-Императора – он даже понимал тот факт, что и это появление тоже было своего рода маскарадом, – и всё же сердце его трепетало, а мысли заволакивала пена обожания. Не имело значения, насколько отчаянно упирался его разум, – казалось, само сердце и кости его упрямо продолжали верить.