И поэтому, когда две ночи подряд мне снится сон о Рут Джефферсон, я понимаю, что пора начинать волноваться.

В первом сне Рут и я встречаемся как адвокат и клиент. Я задаю ей стандартный набор вопросов, которые задала бы любому клиенту, но она отвечает на языке, которого я не понимаю. Я даже не знаю, что это за язык. В смущении я постоянно прошу ее повторить еще раз. Наконец она открывает рот и оттуда вылетает стайка голубых мотыльков.

На вторую ночь мне снится, что Рут пригласила меня на ужин. Я вижу роскошный стол, еды столько, что хватило бы накормить футбольную команду, блюда одно изысканнее другого. Я выпиваю один стакан воды, потом второй, третий, пока не опустошаю весь кувшин. Я спрашиваю, могу ли я выйти проветриться, но Рут смотрит на меня с ужасом. «Я думала, вы знаете», — говорит она, и, подняв голову, я вдруг осознаю, что мы заперты в тюремной камере.

Я просыпаюсь, умирая от жажды. Перекатившись на бок, я беру стакан воды, который всегда ставлю на ночь на тумбочку, и делаю длинный освежающий глоток. Чувствую, что рука Мики скользит вокруг моей талии и тянет меня к нему. Он целует мою шею, его ладонь ползет вверх по моей пижаме.

— Что бы ты делал, если бы я попала в тюрьму? — спрашиваю я.

Глаза Мики открываются.

— Поскольку ты моя жена и тебе больше восемнадцати, я думаю, это вполне законно.

— Нет. — Я поворачиваюсь к нему лицом. — Если бы я сделала что-то… и меня бы посадили?

— Хм, это интересно, — улыбается Мика. — Адвокат в тюрьме. Ладно, я тебе подыграю. Что ты сделала? Скажи: непристойное поведение в общественном месте. Пожалуйста, скажите, что непристойное поведение в общественном месте. — Он прижимает меня к себе.

— Серьезно. Что будет с Виолеттой? Как ты это ей объяснишь?

— Кей, это так ты хочешь сказать мне, что наконец-то порешила своего начальника?

— Гипотетически.

— В таком случае мы можем вернуться к этому вопросу минут через пятнадцать? — Его глаза темнеют, и он целует меня.

Пока Мика бреется, я пытаюсь собрать волосы в пучок.

— Сегодня идешь в суд? — спрашивает он.

Его лицо все еще горит, мое тоже.

— Да, сегодня днем. Откуда знаешь?

— Ты не втыкаешь себе в голову иголки, если не идешь в суд.

— Это не иголки, а невидимки, и они нужны, потому что я хочу выглядеть по-деловому, — говорю я.

— Ты слишком сексуальна, чтобы выглядеть по-деловому.

Я смеюсь.

— Будем надеяться, что мои клиенты не об этом думают. — Я пригвождаю непокорную прядь к волосам и опираюсь бедром о раковину. — Я хочу попросить Гарри дать мне что-нибудь уголовное.

— Отличная идея, — говорит Мика с легким сарказмом в голосе. — Я имею в виду, если у тебя уже есть пятьсот открытых дел, конечно же, стоит взять еще одно, которое требует еще больше времени и энергии.

Это правда. Будучи государственным защитником, я веду раз в десять больше дел, чем рекомендует ААЮ[25], и в результате имею в среднем меньше часа на подготовку дела перед судом. Почти все время я отдаю работе, я не обедаю, не беру перерыв на туалет.

— Если тебя это утешит, он, скорее всего, мне его не даст.

Мика стучит бритвой по раковине. Когда мы только поженились, я, бывало, подолгу с удивлением рассматривала маленькие кусочки волос, высыхающие в керамической чаше, думая, что смогу прочитать по ним наше будущее, как медиум читает судьбу по чаинкам.

— Твои внезапные амбиции имеют какое-то отношение к вопросу о тюрьме?

— Возможно, — признаю я.

— Ну, я бы предпочел, чтобы ты взялась за его дело, а не присоединилась к нему за решеткой.

— К ней, — поправляю я. — Это Рут Джефферсон. Та медсестра. Ее случай не идет у меня из головы.

Даже когда клиент совершает что-то противозаконное, я испытываю к нему сочувствие. Я могу признать, что был сделан плохой выбор, но все же верю в правосудие, если все имеют одинаковые права перед системой, и именно поэтому занимаюсь своей работой.

Но с Рут что-то не складывается.

Неожиданно в ванную врывается Виолетта. Мика подтягивает полотенце, намотанное вокруг талии, я завязываю халат.

— Мамочка, папочка, — говорит она, — сегодня я Минни.

Она сжимает в ручках плюшевую Минни-Маус. И действительно, она уже успела надеть юбку в горошек, желтые кеды, красный топик и длинные белые перчатки из своего детского гардероба. Я смотрю на нее, недоумевая, как объяснить, что в школу нельзя идти в топике.

— Минни — падшая женщина, — указывает Мика. — Я хочу сказать, прошло уже лет семьдесят. Микки уже давно должен был жениться на ней.

— Что такое падшая женщина? — спрашивает Виолетта.

Я целую Мику и воркую нежным голосом:

— Я тебя убью.

— А-а, — отвечает он, — так вот почему ты собралась в тюрьму.

В офисе у нас есть телевизор с маленьким экраном, он стоит между кофемашиной и открывалкой для консервов. Его наличие вызвано профессиональной необходимостью из-за освещения в прессе некоторых наших клиентов. Но по утрам до суда он обычно настроен на «Доброе утро, Америка». Эд одержим гардеробом Лары Спенсер, а для меня Джордж Стефанопулос — это идеальное воплощение пронырливого репортера с потрясающей внешностью. На экране проходят гипотетические президентские выборы с натравливанием одних кандидатов на других, Говард заваривает свежий кофе, а Эд рассказывает об ужине с родственниками жены. Теща до сих пор называет его именем бывшего мужа его жены, хоть они и женаты уже девять лет.

— И вот на этот раз, — говорит Эд, — она спросила меня, как много туалетной бумаги я использую.

— Что ты ей ответил?

— Достаточно, — говорит Эд.

— Зачем вообще ей это знать?

— Она сказала, что они пытаются экономить, — ответил Эд. — У них фиксированный доход. Заметьте, они по три раза в месяц на выходных ездят в Фоксвудс[26], но теперь мы, видите ли, будем экономить на «Чармин».

— Да, мудро, — ухмыляюсь я и указываю на телевизор. — Вы это видели?

Робин Робертс берет интервью у дородного средних лет рыжеволосого мужчины, чье стихотворение было включено в престижный литературный сборник… но только после того, как он представил его с японским псевдонимом.

— Его отвергали тридцать пять раз, — говорит мужчина. — Поэтому я решил, что на меня, может быть, обратили бы больше внимания, если бы мое имя было…