— По-моему, Савой — это тоже очень романтично, — сказала Мисти. — И у них есть души.

Кира закатила глаза.

— Поддержи меня, Рут. Ни в одном любовном романе никто не встречается в холле Савоя. Они всегда знакомятся на железнодорожной платформе или случайно меняются рюкзаками, правильно?

— Похоже, это судьба, — сказала я и подумала, что летом мне хочешь не хочешь придется подрабатывать, если я собираюсь идти в колледж.

Кристина, лежа на полотенце, похлопала себя по животу.

— Умираю с голоду. Нужно перекусить. — Она посмотрела на меня. — Рут, можешь сгонять и принести чего-нибудь пожевать?

Мама улыбнулась, когда я вошла в кухню, где стоял божественный запах свежего печенья. Готовая горка остывала на блюде, а вторая партия только что ушла в духовку. Мама протянула мне ложку и разрешила слизать тесто.

— Как дела в Сен-Тропе?

— Все голодные, — сказала я ей. — Кристина просит еды.

— О, вот оно как? Тогда почему в кухню пришла не она?

Я открыла рот, чтобы ответить, но промолчала. Почему она попросила меня? Почему я пошла?

Губы мамы сжались.

— Почему ты оказалась здесь, милая?

Я уткнулась взглядом в пол:

— Я же сказала, мы проголодались.

— Рут, — повторила она, — почему ты здесь?

В этот раз я уже не могла притвориться, что не поняла.

— Потому что, — сказала я так тихо, что едва расслышала свой голос, так тихо, что надеялась, что и мама его не услышит, — мне больше некуда идти.

— Это неправда, — настойчиво произнесла она. — Когда ты будешь готова для нас, мы будем тебя ждать.

Я взяла тарелку и начала накладывать печенье. Я не знала, что имела в виду мама, да и не хотела знать. Оставшуюся часть дня я избегала ее, а когда она ушла на ночь, мы уже закрылись в спальне Кристины, где включили «Депеш мод» и танцевали на матрасе. Я слушала, как девочки рассказывали о своих тайных влюбленностях, и, чтобы быть частью разговора, притворялась, что тоже в кого-то влюблена. Когда Кира достала флягу с водкой («в ней меньше всего калорий, если захочешь напиться»), я сделала вид, что ничего особенного не произошло, хотя мое сердце забилось как сумасшедшее. Я не пила, потому что мама меня бы просто убила и потому что знала, что не должна терять голову. Каждый вечер перед сном я увлажняла лосьоном кожу и втирала масло какао в колени, пятки и локти, чтобы не шелушились; я тщательно расчесывала волосы, чтобы лучше росли, и оборачивала их платком. Мама так делала, и Рейчел так делала, но я не сомневалась, что эти ритуалы были чужды всем, кто в тот день ночевал в этом доме, даже Кристине. Я не хотела отвечать на вопросы или обращать на себя внимание, поэтому придумала такой план: я последней из девочек пойду в ванную и подожду там, пока все заснут… а утром проснусь пораньше и соберу волосы, пока все еще будут спать.

Так что я не спала, пока Мисти в мельчайших подробностях описывала, как делала минет парню, а Кира блевала в ванной. Я дала всем почистить зубы, выждала, когда они начали посапывать, и вышла в кромешную темноту.

Спали мы, лежа тесно, как селедки в бочке, все четверо в двуспальной кровати Кристины. Я подняла одеяло и легла рядом с Кристиной, чувствуя знакомый запах персикового шампуня, которым она всегда пользовалась. Я думала, Кристина спит, но она повернулась и посмотрела на меня. На голове у меня был платок, красный, как рана, его концы спускались мне на спину. Я увидела, что глаза Кристины быстро поднялись к нему, а потом опять опустились на мое лицо. Про платок она ничего не сказала.

— Я рада, что ты здесь, — шепнула Кристина, и какой-то краткий благословенный миг я тоже была этому рада.

Позже этой ночью я лежу на нарах и слушаю храп Ванды. Каждые полчаса охранник с фонариком приходит проверить, все ли спят. Когда он приближается, я закрываю глаза. Интересно, проще ли спать под сонные звуки не одной, а сотни женщин? Интересно, проще ли. И точка.

Во время одного из таких обходов луч фонарика подпрыгивает в такт шагам охранника и останавливается у нашей камеры. Ванда тут же просыпается и с хмурым видом садится.

— Вставай, — говорит охранник.

— Какого черта? — зло спрашивает Ванда. — Теперь трясете камеры по ночам? Вы когда-нибудь слышали о правах заключенных…

— Не ты. — Офицер дергает головой в мою сторону. — Она.

После этих слов Ванда поднимает руки, показывая, что замолкает. Может, она и была готова поделиться со мной «Твиксом», но теперь я сама по себе.

Чувствуя дрожь в коленях, я встаю и иду к открытой двери камеры.

— Куда вы меня ведете?

Охранник не отвечает, просто выводит меня по узкому проходу. Останавливается у двери, нажимает кнопки на пульте управления, после чего со скрежещущим звуком открывается замок. Мы выходим в тамбур и ждем, пока закроется дверь за нами, потом волшебным образом сама по себе открывается дверь перед нами.

Не говоря ни слова, он заводит меня в маленькую комнатку, похожую на кладовку, и протягивает мне бумажный продуктовый пакет.

Я заглядываю внутрь: моя ночная рубашка и тапки. Я срываю с себя тюремную одежду, по привычке начинаю ее складывать, но потом бросаю кучей на пол. Натягиваю свою старую одежду, свою старую жизнь.

Охранник ждет за дверью. Мы идем мимо камеры, где меня держали, когда я только здесь оказалась. В ней теперь две женщины — обе, свернувшись, спят на полу. Воняет перегаром и блевотиной. Неожиданно мы оказываемся снаружи, проходим через забор в ожерелье из колючей проволоки.

Я в панике поворачиваюсь к охраннику.

— У меня нет денег, — говорю я. Я знаю, что мы в часе езды от Нью-Хейвена, а у меня нет ни денег на автобус, ни телефона, ни даже подходящей одежды.

Охранник дергает головой в сторону, и только сейчас я замечаю, что тьма движется. Тень на фоне безлунной ночи постепенно приобретает отчетливые очертания, и вот уже я могу различить силуэт машины и человека внутри, который выходит и бежит ко мне.

— Мама! — вскрикивает Эдисон, уткнувшись лицом мне в плечо. — Едем домой.

Кеннеди

Два типа людей становятся государственными защитниками: верящие, что могут спасти мир, и те, которые слишком хорошо знают, что не могут. Первые — это прекраснодушные выпускники юрфака, убежденные в своей значимости. Вторые — это те из нас, кто уже поработал в этой системе и знает, что проблема несравненно больше нас самих и клиентов, которых мы представляем. Когда действительность обтачивает и покрывает мозолями кровоточащее сердце, победы становятся маленькими: возможность воссоединить мать после курса реабилитации с ребенком, отданным в чужую семью; удачная попытка скрыть свидетельства бывшей наркомании, которые могли бы навредить клиенту; возможность жонглировать сотнями дел и рассмотрение тех, для которых требуется нечто большее, чем просто прийти в зал суда и заявить о невиновности. Как выясняется, государственные защитники больше похожи не на Супермена, а на Сизифа, и немало адвокатов не выдерживают тяжести бесконечных дел, неприятных часов и дерьмовой оплаты. Исходя из этого мы быстро узнаем, что, если нам хочется сохранить хоть какую-то часть своей жизни неприкосновенной, мы не должны думать о работе дома.