— У нас в полку был такой случай, — произнес поручик, выстреливая ракетой, оставлявшей яркий хвостатый след в ночном небе. — Перед самым Рождеством капитан Зиновьев привез целый ящик таких вот игрушек. В результате неправильного их использования, да еще в нетрезвом виде, сгорел дом командира полка.

— Ну, нам-то это точно не угрожает, — отозвался Кураев. — Опасаться, что мы нечаянно зацепим что-то не то, не приходится.

В ночном небе били вверх зарницы и сполохи. Взрывы озаряли черноту ночи, огонь ярко освещал здания, гибнущие, пожираемые огнем на глазах. Крики, выстрелы, разрывы — все это сливалось в одну страшную какофонию.

«За все наступает расплата, — подумал Голицын, мрачно покачав головой. — Начали вы войну, господства вам мирового захотелось, так ведь это еще полбеды. Но губить людей, как крыс, отравой вашей проклятой — это уж извините-подвиньтесь. Всему есть какие-то рамки. Вот сейчас на своей шкуре у вас, господа, появляется прекрасная возможность почувствовать, что такое иприт. Останетесь довольны, это я вам гарантирую».

— Ну просто конец света, — покрутил головой ротмистр. — Прямо те самые картинки, которыми пугают грешников и атеистов. Помните, страшные иллюстрации ада, где кипит сера, смола, а в огне и дыму суетятся с вилами и прочим колюще-режущим инструментом черти, помогающие грешникам прочувствовать свои ошибки?

— А вы себя к кому причисляете? — хитро улыбнулся поручик. — В какую когорту попадает наш славный ротмистр?

— Ну, скорее я — грешник, — ответил гуляка, пьяница и фантазер. — А что — какой же я атеист? Крещен, в церковь хожу… бываю. Грехов много, это верно, а у кого их нет, а, поручик? Покажите мне такого субъекта. Где он? — Кураев театрально оглянулся по сторонам. — Ценность человека, как сказал мне один знакомый священник, определяется не количеством и не качеством этих самых грехов, а тем, что он — живой человек. Пусть мятущийся, пусть сложный, но — живой. А все эти трафаретные святоши, старающиеся прожить свою жизнь по всем правилам и регулам, — это не мое.

— Гореть вам в геене огненной, — хмыкнул поручик.

— Может быть! — пафосно заключил Кураев. — Пусть так, но я горжусь этим!

— Выглядим мы, конечно, впечатляюще! — иронически сказал Голицын, осмотрев себя и товарища. — Настоящие разбойники!

— Казаки-разбойники, прошу заметить, — поправил его Кураев, делая акцент на слове «казаки».

Пиротехнические ракеты с шипением и свистом взмывали в небо, направляясь в лагерь обезумевшего от ужаса врага.

— Не хотел бы я оказаться на их месте, — покачал головой Голицын. — Адская смерть!

— Времени мало, поручик, смотрите, — предупредил Кураев товарища. — Газ!

Офицеры в страшных джигитских бурках, папахах и с саблями на боках успели поджечь еще несколько ракет. Зловещее облако иприта было уже совсем близко.

— Ходу! — прокричал поручик, вдевая ногу в стремя и садясь на лошадь.

Офицеры, вскочив на краденых коней, поскакали прочь от смерти, ползущей вслед за ними. В небе расцветали огни фейерверка…

Подскакав к загону с лошадьми, что находился неподалеку от замка, они спешились.

— Жаль, жаль лошадок, — приговаривал ротмистр, сбивая замок так кстати подобранным рядом ломиком. — Вот уж они-то и правда ни в чем не виноваты.

В стороне резиденции барона слышались истошные вопли.

Замок оказался крепким, но железо было повержено могучей рукой русского офицера. Голицын и Кураев раскрыли загон и выгнали табун на волю. Поручик, вложив пальцы в рот, издал свист, от которого кони рванули вперед.

— Хай-я! — пронзительно закричал ротмистр, стреляя в воздух.

С гиканьем и улюлюканьем офицеры погнали коней на запад.

На командном пункте русских позиций поздним вечером находились командир Второго кавалерийского корпуса генерал де Митри и генерал-майор Марушевский. Кроме них, на КП в этот момент никого не было. На столе лежала карта, а офицеры ненадолго отвлеклись от текущих событий.

— Как вы оцениваете действия вверенного ему подразделения здесь, во Франции? — поинтересовался де Митри. — Теперь прошло достаточно времени, чтобы можно было сделать выводы. Ведь, согласитесь, не каждый день выпадает такая возможность участвовать в действиях союзной, но другой армии.

— Естественно, господин генерал, возможность не совсем обычная… — развел руками Марушевский. — Но в то же время ничего удивительного я здесь не вижу. В истории можно найти немало примеров, когда русские бок о бок сражались вместе с союзниками, пускай даже и не на своей земле. А в целом, говоря о том, как, на мой взгляд, проходит наше сотрудничество, я бы хотел отметить, что в хорошем свете. Пусть мое определение прозвучит высокопарно, однако наблюдается хороший пример того, как русские и французы сражаются бок о бок.

— Я со своей стороны очень хорошо оцениваю боевые качества русского солдата, — кивнул де Митри. — Естественно, я имею в виду, конечно же, и ваших офицеров. Одной из особенностей русских является то, что ваши солдаты слабо подвержены панике. Оказавшись в сложной ситуации, пускай даже в окружении, вы сражаетесь весьма мужественно. Поверьте, я имел возможность наблюдать это лично.

— Я считаю, что само по себе наше сотрудничество весьма полезно во многих смыслах, — заметил Марушевский. — Во-первых, наши части попадают в другую обстановку и имеют прекрасную возможность ознакомиться с особенностями, скажем так, французского ведения войны. А новый опыт, как известно, обогащает и способствует более широкому кругозору, в данном случае военному.

— Да, насколько все-таки изменчив мир, — покачал головой де Митри. — Ведь если вспомнить, то наряду с нашим сотрудничеством можно найти грандиозные примеры того, как Франция мерилась силами с Россией за мировое господство.

— Это вы о восемьсот двенадцатом?

— Конечно. Ведь сколько было пролито крови, сколько бед принесла та война! Пострадала и Франция, пострадала и Россия. Да что говорить — вся Европа пережила небывалую встряску! Однако та война не поссорила наши народы, — заметил француз.

— В России всегда сильны были симпатии к французам, — произнес Марушевский. — Кстати, с той войной связано появление в России французов в качестве новых граждан. Можно найти немало примеров, когда попавшие в плен ваши соотечественники после окончания военных действий навсегда оставались у нас, становясь учителями, управляющими и так далее. Многие из них впоследствии женились на русских барышнях.

Затем разговор снова вернулся к теме Великой войны.

— С 1914 года многое было для меня ново и совсем не похоже не только на то, чему нас учили в академии, но и на те уроки, которые были нам даны русско-японской войной, — говорил Марушевский. — Техника двадцатого века стала шагать такими темпами, что пошатнула немало доктрин, казавшихся нам священными. Параллели, сравнения в методике ведения войн, отделенных одна от другой не веками, а десятком-другим лет, стали невозможными.