Фельдфебель махнул рукой, и колдун погасил горевший в небе сгусток пламени. Миг мы привыкали к вернувшемуся ночному мраку, а после двинулись в деревню. Добрались!

1

Даже несмотря на вмешательство некроманта, пережить нападение дикарей удалось не всем обитателям деревни, да еще часть жителей разъехалась по хуторам, поэтому с поиском свободного жилья особых сложностей не возникло. Нашего кучера отправили ночевать в общинный дом неподалеку от конюшни, дабы он мог приглядывать за животными, а мне, Максу и канонику Йохану выделили отдельный сруб, состоявший из просторной комнаты с печью и спальни. Внутри оказалось холодно и сыро; пришлось изрядно помучиться, растапливая печь. Та дымила и чадила, огонь никак не желал разгораться. Справились, конечно, но времени на это потратили изрядно.

Утром мы встали усталыми и невыспавшимися, позавтракали собственными припасами и прошлись по деревне. Тут и там виднелись следы разрушений, в одном месте даже покосились врытые в землю бревна ограды, а кметы хоть и восстановили изгородь и сколотили две вышки для лучников взамен сгоревших, хоть как-то дополнительно усиливать оборону не спешили. У них хватало работы с подготовкой к посевной, да и расквартированная рота пограничной стражи дарила иллюзию защищенности от повторного нападения. Именно – иллюзию.

Фельдфебель Сепп, которому по выслуге лет давно полагалось быть капитаном, прекрасно отдавал себе отчет, что силами неполных четырех десятков бойцов защитить немаленькую деревню попросту невозможно, поэтому приказал разбить лагерь за околицей. Временную стоянку солдаты под его руководством обустроили по всем правилам фортификационного искусства, обнеся срубы частоколом и установив в центре лагеря наблюдательную вышку.

Как оказалось, в сводный отряд собрали с бору по сосенке. Дюжину егерей усилили пятеркой арбалетчиков, откомандировали к ним ротного колдуна, а еще – вот уж никогда бы не подумал! – придали отряду полевое орудие с расчетом.

Услышав об этом утром, я удивленно присвистнул, и временно произведенный в лейтенанты фельдфебель Сепп рассмеялся, топорща рыжеватые усы.

– Дикари ужас как боятся грохота пушек. Достаточно одного выстрела, чтобы они пустились наутек.

Я кивнул.

– Полагаю, защищаете вы не столько деревню, сколько орудие.

Фельдфебель Сепп смерил меня недобрым взглядом светлых глаз и ничего не ответил. Стало ясно, что я ненароком наступил на больную мозоль.

Подозреваю, фельдфебель отбивался от усиления роты полевой артиллерией руками и ногами, и немудрено: за сожженную деревню его, разумеется, по голове не погладят, но потерянная пушка приведет прямиком на эшафот. Едва ли в этом случае стоит рассчитывать на хоть какое-то снисхождение трибунала.

Некроманта содержали под стражей в военном лагере, но я с допросом спешить не стал и для начала забрался на одну из сторожевых вышек, откуда открывался прекрасный вид на всю деревню. Дворов в Луксале оказалось за сотню, в самом центре поселения над крышами возвышался шпиль церкви, а ближе к околице из трубы кузницы валили густые клубы дыма. Сильнее всего, от нападения пострадал западный край поселения; там чернели частые пятна пожарищ. Деревню окружали огороды, немного дальше виднелось темное пятно распаханного поля.

Кметы ходили по улицам с топорами и длинными ножами, а за околицу и вовсе выбирались с охотничьими луками и короткими копьями. Отряд дежуривших у ворот ополченцев был облачен в доспехи из вываренной и проклепанной кожи. Выглядели бородачи грозно, но серьезную силу не представляли из-за малочисленности.

– Много дворов, – заметил я, оглядываясь по сторонам.

Фельдфебель кивнул.

– Много, но с наступлением тепла все разъезжаются по хуторам.

– Не боятся?

Сепп покрутил рыжеватый ус и покачал головой.

– Привыкли. Обжитые земли заканчиваются за Илсой, а здесь каждый получает столько земли, сколько сможет обработать, и освобождение от налогов на четверть века. Лучшая жизнь. Те, кто едет сюда за лучшей жизнью, готовы за это платить. – В голосе фельдфебеля прозвучала нескрываемая горечь. – Никого не пугают немалые шансы лишиться головы, пока не становится слишком поздно.

Я с интересом взглянул на него, но Сепп уже отвернулся и начал спускаться по лестнице. Пришлось отправиться следом.

– Проводить вас к арестованному, магистр? – официальным тоном спросил меня фельдфебель внизу.

– Нет, сначала поговорю со старостой, – отказался я. – И мне надо будет взглянуть на тела погибших. Тех, кого поднял некромант, и тех, кого они убили.

Сепп не сумел сохранить невозмутимость и нахмурился.

– Тела погребены! – напомнил он.

– Знаю, фельдфебель, – кивнул я. – Знаю. Но это действительно необходимо.

– Зачем?

Я вздохнул.

– Живые врут и заблуждаются. Мертвые – нет. Я должен точно установить, что именно здесь произошло, и не могу полагаться на одни лишь слова.

Служака вскинул подбородок и отрезал:

– Мои люди не станут разорять могилы! Это неприемлемо!

– Даже если речь идет о захоронении дикарей?

Фельдфебель скривился и повторил, чеканя слова:

– Никакого разорения могил не будет! Я этого не допущу!

– И почему же?

– Мне не нужен бунт! А местные точно взбунтуются, если кто-нибудь возьмется перерывать погост!

– Как скажете, фельдфебель, – вздохнул я, решив до поры до времени не обострять ситуацию, и попросил: – Проводите меня к старосте.

Староста отыскался в церкви. Каноник Йохан взялся провести службу, и послушать проповедь столичного священника собрались почти все обитатели деревеньки. Фельдфебель Сепп не стал дожидаться окончания богослужения и без лишних церемоний вывел старосту на улицу. Мы уселись на врытую неподалеку скамейку, и я поплотнее запахнул плащ. На улице было свежо.

Деревенский голова худо-бедно говорил на североимперском, но ничего полезного поведать не смог. По его словам, задержанный Ивар Фальк колесил по северным землям с телегой, нагруженной всяческим барахлом, что-то покупал, что-то продавал, тем и зарабатывал на кусок хлеба. О своей жизни не распространялся, ни с кем близко не сходился. В Луксале некромант останавливался на зимовку уже третий год подряд, но раньше за ним никаких странностей не замечали. Был он спокоен и приветлив, хоть обычно и молчалив, сам в друзья ни к кому не набивался и ни с кем близко не сходился.

Ничего удивительного в заверениях старосты не было: мало что исчезает столь же стремительно, как друзья у обвиненного в чернокнижии. Если кто и приятельствовал с Фальком, мне об этом теперь не расскажут даже под угрозой повешения. Чужак. Во всем виноват чужак. А местные его и знать не знают.

– Покажите дом, где он жил, – потребовал я.