Селена смотрела на императора, а он стоял у столика и разглядывал свои легионы. Когда он наконец повернулся к девочке, она заметила, что он побледнел, а под растрепанными волосами заблестели покрасневшие глаза. Она испугалась, что он сейчас заплачет, – что должна делать маленькая девочка, чей отец собирался плакать?

К счастью, он взял себя в руки.

– Ты видела вот этого? – спросил он, указывая на стоящую в углу комнаты огромную фигуру Геркулеса. Затем, показывая на разрисованные глиняные статуэтки: – А этих хилых видишь? Наши предки – гиганты! А мы – карлики… Человечество вырождается, мой бедный ребенок! И заметь, мне на это наплевать, люди не заслуживают спасения!

В другой раз он рассказал о том, что боги не стоят оказываемых им почестей:

– Меня весьма разочаровал Дионис. Неблагодарный… Юпитер? Ах нет, прошу тебя, кого-нибудь другого! Каждый говорит Юпитеру, чего он хочет. В двадцать лет я был выбран авгуром[135] и знаю, как с ним обращаться. «Два авгура не могут встретиться без смеха», – говорил Цезарь. У него было достаточно высокое положение, чтобы произносить подобные вещи: его избрали Великим понтификом…

Официальные ритуалы все же позволили ему и Цезарю сыграть несколько хороших сцен. Во время прогулок с дочерью он вспоминал их с радостью и в такие моменты готов был расплакаться. Возможно, в некотором роде он был лучшим? Однажды Цезарь решил передать свой консулат Долабелле, зятю Цицерона. Но Антоний и слышать этого не хотел! Он приводил веские доводы, подыскивал аргументы, однако Цезарь заупрямился и вынес выборы на повестку дня в Сенате. Все забыли, что Антоний, несмотря на то что его недавно назначили консулом и главой ассамблеи, по-прежнему оставался авгуром… Накануне голосования он решил погадать: расположившись напротив Юпитера Капитолийского, он публично констатировал, что священные куры потеряли аппетит и он уверен в том, что слышит, как слева над Яникулом кричит орел – самое зловещее предзнаменование! В подобных условиях оказалось невозможным собрать сенаторов, и заседание перенесли на восемь дней. Это было даже больше, чем нужно, чтобы устранить кандидатуру Долабеллы! На следующий день он встретился с Цезарем на Форуме, и побежденный (побежденный!) Цезарь криво ухмыльнулся:

– Хорошо сыграно, Марк Антоний! Не сомневаюсь, что с таким тонким слухом ты слышишь, как смеются чайки на Остии и как плачет в Тускуле Цицерон…

От этого воспоминания у него поднялось настроение; он с удовольствием, почти с любопытством взял письмо из рук утренней посланницы, маленькой разукрашенной куклы, которая никогда не смеялась:

– Видишь, я читаю. Молча, но читаю. Здесь сказано, что твоя мать намерена переправить двадцать кораблей от одного моря к другому. Двадцать! Как ей это удастся?.. Это правда или ложь?

Селена подтвердила. Она, конечно, не знала, где находятся эти моря, но на вопросы отца ответила, что Цезарион рассказал ей о кораблях, приготовленных для отправления к земле тигров.

– А не соврал ли тебе Цезарион?

– О нет, отец, ведь он сын Амона.

– Действительно, сын Амона!.. Один из четырех, которого дух Цезаря вытянет за ноги, твоего «сына Амона»! А может, он его похитит?

Однако Антоний верил в Цезариона: этот мальчик, иногда невыносимый из-за своих претензий, все же имел на них право. Он совершенно не был похож на Птолемеев. У него имелось все от его «земного отца» и от этих проклятых Юлиев! Итак?.. Итак, если эта история о «плавании по пустыне» правда, то на кого тогда похож Антоний? А если у Царицы все получится, не станет ли это доказательством, что нужно только отважиться? Желание вместо забвения? Желание… Это его уязвимое место, он знает: например, Клеопатра «желает», желает всегда, как Цезарь, как Октавиан. Октавиан желал мировую империю. Упорно. Антоний тоже ее хотел. Был только один непростительный нюанс! Абсолютную власть нужно жаждать абсолютно. С утра до вечера… Он снова погрузился в меланхолию и отправил дочь без ответа, разозленный мыслью, что завтра она снова вернется. Боже, как же был уныл мир при свете дня!

В конце сентября флот, который Клеопатра заставила «лететь» к Красному морю, был варварски сожжен вследствие нападения арабских бедуинов, набатейских племен, натравленных новым правителем Сирии. «Пессимизм интеллекта, оптимизм воли»: пессимизм победил. Чудо закончилось.

Но Клеопатра не могла подолгу оставаться без надежды. На смену провалившемуся плану пришла еще одна несбыточная мечта – «о кизикских гладиаторах». Две тысячи гладиаторов собрались в Кизике, на берегу Черного моря, в преддверии больших игр, которые император Востока должен был устроить для народа в случае победы. События при Акциуме повергли гладиаторов в растерянность. Узнав, что Антоний вернулся в Александрию, они решили присоединиться к нему и в знак восхищения предложить свою помощь. Бывшие наемники мечом проложили себе путь через «Азию»: они пересекли Каппадокию предателя Архелаоса и захватили города Верхней Киликии, бросив вызов наследникам славного Таркондимона, присоединившимся к врагу. Теперь они находились в Сирии, направляясь в Дамаск и собирая по пути все горячие головы. Через Селену Царица оповещала «призрак Тимоньеры» о своих успехах – хоть бы их энергия могла поддержать этого живого мертвого!

Когда Селена, сияющая от гордости, принесла таблички для письма с печатью Антония (знак, что он не только прочитал, но и ответил на них), Клеопатра в порыве радости расцеловала самшитовую тетрадь: почти три месяца она не получала от него ни строчки! И ее энтузиазм не ослабел, даже когда она увидела, что он ограничился всего десятком слов, и это были не слова любви, а критика. Нельзя было продемонстрировать больший цинизм, чем применить к делу гладиаторов греческую пословицу, которую он процитировал без комментариев: «Много карателей, мало провинившихся». Говоря дионисийским языком, «много званых, но мало избранных». Он определенно отказывался от всякой надежды.

Антоний – мизантроп, неврастеник, пораженный провалом… Не хотелось бы изображать его таким. Первая часть его жизни была триумфальной: он всему улыбался и ему все улыбалось. Успешный в бою, счастливый в любви, великолепный на трибуне (лучший оратор своего времени после Цицерона), да и в политике не промах: именно он правил Римом и Италией, каждый раз замещая Цезаря, отправлявшегося на войну в Египет, к Черному морю, в Африку или задержавшегося в постели Клеопатры на берегу Нила. В то время Антоний, правая рука Цезаря, оберегал «дом», и получалось у него совсем неплохо.

Но Селена не знала того смелого и беззаботного Антония. Его закат как завоевателя начинался как раз в тот момент, когда в Антиохии он впервые взял на руки свою дочь.

Разумеется, ребенок не был причастен к этому медленному падению. Оказывается, признание близнецов пришлось на то время, когда Марк Антоний окончательно впустил Клеопатру в свою жизнь. И эта женщина не принесла ему счастья! Не то чтобы она была «роковой» в прямом смысле слова. И даже не разрушительницей семьи: ни встреча с ней, ни плен ее чар, ни даже ее беременность не имели для него никаких последствий. С ней связался Цезарь. Антоний тоже. С первым все испортилось, когда он устроил ее в Риме: она приехала вместе с Цезарионом и остановилась в загородном доме Цезаря за Тибром; спустя некоторое время Цезаря убили. Она прибыла в Антиохию с Александром и Селеной, остановившись в Дафне; вскоре Антоний потерпел поражение… Но Цезарь до самого конца оставался хозяином положения, в то время как Антоний просто выживал. В его паре с Клеопатрой изменилось соотношение сил: у него больше не осталось ни армии, ни империи, а она по-прежнему была царицей Египта. И он плохо переносил эту зависимость.