Вот он, способ! Единственный способ, как показать себя! Черт побери, да ведь на ристалище он всегда был одним из лучших, частенько заставлял поваляться в пыли богатых и знатных дворянчиков, и не было, поистине не было такого оружия, которым он владел бы плохо!

У старого графа от возбуждения вспух на лбу затянувшийся рубец:

— Да будь я проклят, Уил! Ведь это удача, сущая удача! Ах, Боже мой! Сама судьба свела тебя с этой девицей! Ты должен попытаться, сын мой, должен! Вот дьявол, даже представить трудно, как мы заживем, ежели ты завоюешь эту капризную гордячку!

Сэр Томас не находил себе места, вышагивая взад-вперед по тесной комнате гостиницы:

— Не скажу, что девица так уж мне по нраву. Я бы даже сказал, что как супруга она будет не слишком хороша… Однако ради денег, сынок, чего не стерпишь? Такова жизнь! А какое состояние, Уил! Какое родство! Говарды — знатные лорды, это все знают, но Бофоры, Бофоры!.. Что бы это была за удача!

Словом, отец и сын загорелись одной и той же мыслью. Более того, старый граф проявлял даже больше восторга и нетерпения, будто не его сын, а он сам был претендентом. Они оба выставили в окне постоялого двора щит Говардов. Но, пожалуй, на этом закончилось их единодушие и начались разногласия, коих прежде не наблюдалось.

Как известно, молодой рыцарь располагал пятью фунтами — немалой, весьма солидной суммой. Разумеется, стоило прежде всего позаботиться о вооружении, доспехах и коне, дабы достойно выглядеть на турнире. Оставшихся денег с лихвой хватило бы на веселую жизнь в Бедфорде. Эту жизнь, как казалось старому графу, они заслужили. Но у сына, похоже, было свое мнение на сей счет.

Поначалу ничего скверного и заподозрить было нельзя. Как и полагается, Уильям основательно подновил доспехи, приобрел новое доброе копье — такой длины, как требовали турнирные правила. Затем ему вздумалось сделать на оружии золотую насечку, весьма ценимую среди рыцарей и весьма дорогую, и он отдал мечи секиру ювелиру. Это, разумеется, влетело в копеечку. Щит, изрядно потрепанный в стычках, Уильям отнес к живописцу — для того, мол, чтобы оживить яркими красками потускневшее изображение герба. Нельзя же показаться на турнире каким-то бедным родственником. Старый граф глядел на все это искоса, потом не удержался и возразил:

— Поистине, ты ничего не смыслишь, сын мой! Подновлять щит! Да этот бездельник только зря из тебя деньги вытянет. Щит чем старее, тем красивее, а каждая вмятина — это память о бое! Черт побери? Да разве без этих красок ты будешь плохо драться?

Сын ответил раздраженно:

— Пожалуй, это не я вас, а вы меня, сэр, должны учить, что не годится одному из Говардов выглядеть бедняком. Впрочем, ежели у вас есть какие-то возражения, то они мне ни к чему. В конце концов, драться буду я, а не вы, так что мне решать. Да и деньги у Гарри добыл тоже я…

То, что считаться он ни с кем не намерен, Уильям доказал очень скоро. Старому графу весьма не навилось вдруг появившееся желание сына ходить от лавочника к лавочнику и всюду соблазняться покупками. Побывав у кузнеца и чеканщика, он заказал фигуру черного грифа для своего шлема. Много времени провел в лавке шляпника и, будто дама какая-то, рассматривал пучки перьев, пытаясь сделать выбор между драгоценным павлиньим пером и целым пуком перьев белой цапли, наконец, остановился на цапле черной и приобрел целый султан[75]. Где это, скажите, видано?

Старый граф, понимая, что надежды на гульбу тают вместе с деньгами, принялся раздражаться и ворчать. А Уильям, как ни в чем ни бывало, охваченный неведомой ему доселе страстью к щегольству, взялся покупать еще и одежду: праздничный пурпуэн[76] из узорчатой серебристо-серой парчи, который впору был бы и принцу, несколько рубашек по четыре пенса каждая — не шелковых, конечно, но из очень даже тонкого полотна, широкий упланд с чеканным поясом и бобровой опушкой, да еще пару самых что ни на есть модных башмаков-пулэнов с длинными носками.

Кек[77], задрапированный темно-синим бархатом, длинный, как корабельная мечта, был, на взгляд старого графа, вещью совершенно нелепой и ненужной, однако Уильям не пожалел денег и на подобную бессмыслицу.

— Может, Уил, ты еще выучишься танцевать гальярду и играть на лютне для какой-нибудь дамочки? Не удивлюсь теперь, если ты насочиняешь стихов!

— Вы думаете, сэр, — ответствовал сын, — что ежели вам самому ни разу за всю жизнь не пришло в голову выглядеть достойно, то и я должен поступать точно так же и нарываться на насмешки?

— Черт побери! Кто это смеет насмехаться над тобой? Да и вообще, смеется над одеждой тот, кто не осмеливается смеяться над тобой самим! Я бы на твоем месте силой заткнул рот наглецу!

— Э-э, не так-то просто сделать это, отец. — После недолгого размышления сэр Уильям разъяснил: — То есть я хочу сказать, что если люди, которых силой не убедишь…да и мне самому хочется выглядеть поприличнее.

Уильям явно что-то скрывал и явно отходил от того воспитания, которое давал ему отец. Старый граф нутром чуял, что именно тому причиной, однако не хотел верить в это — слишком уж было неприятно, посему догадок пока не высказывал, а лишь исподлобья наблюдал за безумствами, которые совершает сын. Дело закончилось тем, что Уильям — ни много, ни мало — приказал приволочь в гостиничную комнату большущий чан с горячей водой и принялся мыться, хотя в данный момент это было совершенно излишне.

— Кто же моется перед турниром, дурень? — вскричал старый граф не выдержав. — Ну, после турнира — это понятно, это принято! А сейчас зачем? Что это ты выдумал?

Голова Уильяма на миг исчезла под водой. Потом он вынырнул, широкой ладонью отбросил со лба прилипшие темные волосы и, вытирая лицо, довольно грубо бросил:

— Вы стары, сэр. Вы многого не понимаете. Я, может быть, не хочу, чтоб от меня пахло так, как от вас.

— Как от меня?

— Да, или как от какого-нибудь скотника. Кое-кому это не нравится… Да и вообще, было бы хорошо, если б вы не докучали мне без конца своими возражениями.

Уильям, не глядя больше на отца, продолжал намыливаться, расходуя при этом, между прочим, целый горшок превосходного жидкого мыла. Лорд Томас презрительно бросил:

— На кого ты стал похож! Да от тебя пахнет, как от какого-нибудь чертова цветочка!

Поскольку сын не отвечал, старый