Илия взглянул на Гислен. Она полыхала от смущения и умоляла всем видом: «Пожалуйста, только не это!»

– Да! О коррективах: я бы не хотел…

– Целовать свою невесту? – резко развернулась она, и Илия едва не врезался в ее выставленную руку с мундштуком.

– Да. Нет! В смысле не на камеру.

– Вы так мило стесняетесь, моншер, – она оглядела его с ног до головы, а потом бросила взгляд на Гислен. – Вам не стоит быть таким замкнутым. Народ давно не видел молодость и надежду во дворце. Расскажите им о любви.

– А можно рассказать ртом? – настаивал Илия.

Режиссер усмехнулась, и он мгновенно осознал, что попросил.

– Я имею в виду словами. Обойдемся без пошлости?

В ответ она закатила глаза, а ее подчиненные, невзирая на спор, установили все необходимое на площадке у фонтана.

– Вперед! Встаньте оба здесь, – она указала опустевшим мундштуком на деревянный крестик, брошенный на нужную точку. – Поживее, сейчас будет отличное солнце! Нельзя упустить такой свет! Давайте, Илия, я не должна вас уговаривать. Да, обязательно. Если не хотите, чтобы вас заклеймили сведенными вопреки желанию аристократами.

Илия поглядывал на Гислен. Она нервно выдыхала, а жар ее кожи – не то от спонтанного загара, но скорее от вопиющего предложения, можно было почувствовать, стоя рядом. «Мотор!», и Илия скромно коснулся ее губ. Они отстранились через мгновение. Пролетело четыре одинаково неугодных дубля, солнце порыжело.

– Истина мне свидетель, здесь нет ничего от любви! – бушевала режиссер. – Мы упускаем закат. Вы что, не умеете целоваться?

Илия возразил. Мадам Поузи уверенными шагами подошла к статуе возле фонтана, провела рукой в перчатке по мраморным губам – то ли протирала от пыли, то ли флиртовала с камнем. Она потянулась к неподвижному мужскому лицу и горячо поцеловала. Гислен зарделась и опустила глаза, Илия свои, напротив, вскинул, вперившись в акацию. Когда мадам Поузи отпрянула, на мраморе остался отпечаток ее помады.

– Мне нужно это, – она указала на алый след.

– Мадам, но это очень фривольно! – возразил Илия.

– Вы же обручены, – пожала плечами режиссер. – Я сейчас сама ее поцелую, если ты не можешь.

– Нет! – Илия выступил вперед Гислен, словно бы загораживая от беспринципной мадам Поузи, но запоздало понял, что режиссер просто глумилась над их стеснительностью. – Поймите, так не положено. Мы не актеры. Подобный избыток чувств может вызвать осуждение… в наших кругах.

– А их недостаток – в кругах иных. Выбирайте: недовольство меньшинства или большинства.

Она была права. Возможно, Гислен не знала людей так, как Илия, переживший эти три года. Но он должен был принимать решение не один, поэтому спросил тихо и ненастойчиво:

– Гислен, ты не против?

Ее шея покраснела даже через слой пудры. Илия заметил, что девушка покрывалась пятнами, когда нервничала. Но Гислен судорожно помотала головой, выражая согласие. Илия попросил всех, кроме оператора и режиссера, отвернуться. Он прикрыл ее лицо ладонью, словно пряча от назойливого взгляда мадам Поузи, контролирующей столь интимный процесс, и сам постарался забыть о том, что есть две пары глаз и объектив в свидетелях. Он целовал ее с тем же напором, как в алькове, когда сделал ей неуклюжее предложение под покровом непроглядной бархатной шторы. Кожи Илии коснулась прохлада ветра и внезапной тени далеких деревьев – солнце скрылось за кронами. А когда он услышал «стоп! снято!», мимолетно задел губами ее алеющую щеку. Под нахлынувшими едва ли знакомыми ощущениями, он уверенно перехватил ладонь Гислен и потащил ее за собой. Они выбежали из кадра, из сада, из-под взора нескольких человек, которые пытались преследовать их какое-то время. Илия повел ее через задний двор, рассекая развешенное белье на веревках, и вбежал в усадьбу через вход для прислуги. Убедившись, что они остались наедине, он зажал Гислен между собой и деревянным стеллажом. Он оставлял поцелуи на ее веках, ключицах, запястьях и растрепавшихся волосах, а Гислен, поначалу протестовавшая в страхе быть замеченными, улыбалась, и, в конце концов, прильнула к нему сама.

– Я люблю тебя, Гислен! Я так сильно тебя люблю!

– И я. А ты вспоминал меня на фронте? Ты обо мне думал? – в каждом отзвуке ее голоса было слышно, как давно она хотела это спросить.

– Да! Ты и мама – единственные женщины, о ком я там думал, – он тыкался носом в ее руки, и оба они терлись друг о друга, как еще незрячие детеныши животных.

– Я рада! Я так рада, – ничто не мешало ей плакать и смеяться одновременно.

Никто до этого не спрашивал, как сильно она тревожилась о своей для него ценности, а Гислен так хотелось все выплеснуть и чтобы ее успокоили. Из нее рвались жалобы о придирках герцогини, о постоянных насмешках общества, об угрозах, что Илия найдет кого-то живее, кого-то интереснее и обязательно лучше. Девицы за глаза обзывали ее селедкой и холодной воблой, говорила она. А в газетах ее поносили, прозвав пустышкой и амебой. И не нашлось никого, кто бы защитил ее от сомнений.

– Никакая ты не вобла и не амеба! Ты станешь королевой, а им завидно!

– Все надеются, что не стану.

– Только через мой труп, – пошутил Илия и вдруг заметил, как его черный юмор огорчил и перепугал Гислен. – Не бойся, я все сделаю, чтобы ты ею стала.

Он нашел для нее безупречный комплимент. У Гислен были идеальные качества для королевы-консорта: красота, учтивость и верность. За три года войны, заверил Илия, он принял на себя достаточно, что ему на всю жизнь хватит и огня, и страстей, и терзаний. А все, чего ему теперь недостает, есть у Гислен. И, расцветая от его слов, она пообещала поделиться всем, что имеет.

Глава VI

Вдоль пунктира

А мне костер не страшен,

Пускай со мной умрет

Моя святая тайна —

Мой вересковый мед!

Роберт Льюис, Вересковый мед

Знамение о двенадцати золотых молниях застало Илию на Новом фронте, близ Сантье. Малую родину Гаро удалось отбить, но удерживать получалось с трудом. Спустя несколько часов неумных споров и безумных предложений штаб сформулировал четкий план действий. Илии следовало попасть из Сантье к горе Раската, как можно скорее, но не подвергая себя опасности. Напрямую – самый короткий путь сквозь фронтовую зону – ехать следовало шесть дней. На машине к Гормовым холмам и дальше верхом, а потом пешком по горным тропам. Лететь было бы, конечно, быстрее, но опаснее. Противовоздушные орудия Кнуда не спали, как бодрствовал и весь Новый фронт. За короткое время, что длился срочный