— Тогда нам придется придумать что-нибудь другое. — Местоимение, оброненное ею, висело в воздухе, словно не разбитая пиньята[22].

— Думаю, у нас получится.

У нас.

* * *

Солнце в красноватой дымке садилось за горизонт. Обед был готов. Турк ел торопливо, почти не разговаривая. Диана с марсианкой сидели поодаль на поваленном дереве, о чем-то сосредоточенно и негромко беседуя. Миссис Рэбка суетилась вокруг Айзека, уговаривая его поесть.

Доктор Двали остался в одиночестве, и Лизе наконец то представился случай поговорить с ним наедине. Пока Турк мыл посуду, она подошла к Двали. Он взглянул па нее угрюмо, словно мрачный филин, но не стал возражать, когда она села радом.

— Вы хотели спросить меня о вашем отце? — сказал Двали.

Лиза кивком подтвердила.

— Мы были с ним друзьями. — Его слова звучали как отрепетированная речь. — Больше всего меня восхищала в нем любовь к своей работе. Но не в узком смысле. Он любил ее именно потому, что умел смотреть на вещи широко. Понимаете, о чем я говорю?

— Нет, не совсем. — Она-то понимала. Но хотела услышать это от него.

Двали наклонился и зачерпнул рукой горстку земли.

— Что у меня в руке?

— Перегной. Опавшие листья. Может, пара жучков.

— Перегной, минеральные компоненты, ил, биомасса, удобряющая саму себя и превращающаяся в азот, фосфор и калий. Споры грибов и, разумеется, насекомые. — Он отшвырнул землю в сторону. — Почти все, как на Земле, хотя кое-какие детали отличаются. На уровне геологического строения сходство двух планет еще более очевидно. Гранит остается гранитом, сланец сланцем, но они присутствуют здесь в других пропорциях. Тектоническая активность здесь слабее земной. Платформы материков смещаются и разрушаются с другой скоростью. Разница температур между экватором и полюсами не так велика. И всё же главная особенность этого мира — его фундаментальное сходство с Землей.

— Потому что гипотетики создали его для нас?

— Может быть, строго говоря, и не для нас — но, безусловно, — создали. Или по крайней мере модифицировали. А это переводит наши исследования в плоскость совершенно новой дисциплины: не просто геологии и биологии, а своего рода планетарной археологии. Эта планета испытала глубокое воздействие со стороны гипотетиков задолго до эволюции человека, за миллионы лет до Спина, за миллионы лет до Арки. Это кое-что говорит об их методах и невероятной способности планировать на целые эпохи вперед. Может, это даже когда-нибудь приоткроет нам их конечные цели, если уметь правильно ставить вопросы. Именно в таком духе мыслил ваш отец. Он никогда не терял из виду этого фундаментального измерения научной истины, не переставал перед ней преклоняться.

— Планета как артефакт, — сказала Лиза. Его последняя книга, — кивнул Двали. — Вы читали ее?

— Только вступление.

Ну и кое-какие заметки, чудом спасенные от матери, когда на ту нашел очередной приступ «генеральной уборки».

— Жаль, что ничего больше не сохранилось. Это была очень важная работа.

— Вы разговаривали с ним именно на эти темы?

— Да, и довольно часто.

— Но не только об этом?

— Конечно, не только. Мы говорили также о марсианах — о том, что им может быть известно о гипотетиках. Он был в курсе, что я Четвертый.

— Вы сами ему об этом сказали?

— Да, я поделился с ним этой маленькой тайной.

— А можно спросить почему?

— Потому, что это его очень интересовало. Потому, что он был человеком, которому можно доверять. Понимающим, как устроен мир. — Двали улыбнулся. — Но, главное, потому, что он мне очень нравился. Как он относился к этому… к «четвертости»?

С любопытством.

— А он никогда не говорил о желании пройти этот курс самому?

— Не могу утверждать, что он об этом не думал. Но он никогда не обращался по этому поводу ни ко мне, ни, на сколько я знаю, к кому-то еще. Не мне вам рассказывать, мисс Адамс, как он любил свою семью. Как и все, я был потрясен, когда узнал об его исчезновении.

— А вы посвящали его в свое начинание? Насчет Айзека?

— Да, я говорил с ним об этом, когда все было еще па стадии обсуждения. — Двали отхлебнул кофе. — Он бы и категорически против.

— Но не сообщил никому о вас. Как и не сделал ничего, чтобы вам помешать.

— Нет, конечно, он никому не сообщил, но у нас были с ним на эту тему серьезные споры. Это стало началом разлада между нами.

— Но до окончательного разлада, как я понимаю, не дошло?

— Разумеется, нет. Потому что, несмотря на все наши разногласия, он понимал, что это работа необходимая, безотлагательная. — Двали наклонился ближе, и Лиза испугалась, что он сейчас возьмет ее за руки — ей казалось, она этого не вынесет. — Как и меня, его захватывала идея реального и ощутимого контакта с гипотетиками. С координирующим разумом, который управляет машинами. Он чувствовал, насколько это важно. Не только для нас, но и для всех грядущих поколений, для всего человечества.

— Вы, наверное, были разочарованы, когда он отказался вам помогать?

— Мне не нужна была ничья помощь. Мне было важно его одобрение. То, что он так отнесся к этому, меня действительно огорчило. Какое-то время мы просто больше об этом не говорили. А когда проект приобрел реальные очертания, я уехал из Порт-Магеллана и больше никогда не видел Роберта.

— Это было за полгода до его исчезновения.

— Да.

— Вам известно что-нибудь об этом?

— О том, как он исчез? Нет, ничего не известно. Тогда в Порту появился Исполнительный Комитет. Среди прочих, они искали и меня, поскольку узнали о нашем проекте. Когда Роберт пропал без вести, я решил, что его взяли угэбэшники. Ему ведь было известно, куда мы уехали. Но я не могу утверждать ничего наверняка. Меня тогда не было там.

— Большинство из тех, кто попадает на допрос в УГБ, потом возвращаются обратно, — сказала Лиза. Хотя сама она уже знала и другое.

— Не все.

— Он не был Четвертым. Зачем им было расправляться с ним? — Она не могла заставить себя сказать прямо: «Зачем им было его убивать».

— Он был по своей природе нонконформистом. С их точки зрения, такие люди — уже враги.

— Вы достаточно хорошо знали его, чтобы так говорить?

— Мисс Адамс, вот уже двадцать лет, как я прошел курс Четвертого возраста в Бангалоре. Я не всеведущий, но умею разбираться в людях. Самому Роберту было особенно нечего скрывать. Просто он что думал, то и говорил.