— Тиб, — закричала, и голос сорвался.

Едва успел увернуться от клинка, закрывая Шели собой. Обернулся и увидел Тиберия с занесенным мечом.

— Какое жалкое зрелище! Не демон и не человек! А теперь и вовсе никто!

Бросил злорадный взгляд на ноги Аша. Они дымились, развороченные до кости, с висящей струпьями кожей.

— Готов сдохнуть, Аш? Твои воины бросились в лагерь, защищаться от эльфов, а я вернулся к тебееее, мой Повелитель. Я же всегда рядом. Твоя тень.

Аш усмехнулся. Ночь откровений и одно ужаснее другого. Истерический смех и нарастающая ненависть разъедает вены похлеще хрусталя.

— Я готов сдохнуть, а ты? А? Трусливый пес?

Заслоняя собой Шели, нащупал в кармане кинжал. Но вряд ли успеет — Тиб сильнее его самого сейчас, если и нанесет рану, то смертельной она не будет. Противник это тоже понимал и убивать не торопился.

Он сел в снег неподалеку от Аша и открыл флягу с Чентьемом.

— Поболтаем перед смертью. Аш? Тебе ведь интересно, как я это делал? Зачем? Сколько там времени у тебя осталось, пока твой мозг еще способен принимать информацию?

Байстрюк откинулся на руки, глотая ледяной воздух, стараясь справиться с приступами боли, которая становилась невыносимой, заставляя покрываться ледяным потом и впиваться, как клещами, в собственное сознание.

— Не интересно, Тиб. Но ты, кажется, решил исповедаться? Давай! Удиви меня!

Сжал руку Шели, нащупывая пульс и успокаиваясь, когда почувствовал легкую пульсацию.

— Я ненавидел тебя с самого начала, потому что, в отличие от меня, отец признал в тебе сына. А я, сын королевской наложницы, был изгнан из Нижемая сразу после рождения. Мою мать обезглавили в тот же день, обвинив в измене Руаху.

— Ты хочешь, чтоб я расплакался от умиления или от жалости?

— Нет! Я хочу, чтоб ты понял, что ты никто, как и я. Ты — полный ноль! Такой же ублюдок! И я займу твое место! Это я вывесил флаг, это я сдавал тебя множество раз врагу, это я заманивал вас в ловушки. А ты, сукин сын, выживал!

Аш расхохотался.

— Печальное невезение, Тиб. Пожалуй, я даже пущу слезу. Кстати, готов признать нас семьей. Ты унаследовал пикантные наклонности Лючиана и шакалью трусость всех братьев.

Казалось, Тиберий его не слышал.

—Когда ты сдохнешь, я скажу, что на нас напали эльфы и провозглашу себя королем.

— Провозгласить — ничтожно мало. Ты как был псом, так и останешься.

Аш метнул взгляд в сторону, заметив краем глаза собственный меч, торчавший из дерева, пробивший ствол насквозь и сверкающий голубым огнем.

Тиберий подошел к Ашу и склонился над демоном:

— Как жаль, что ты не увидишь моей коронации.

Перевел взгляд на Шели.

— Белобрысая сука жива. Я специально делал на ней надрезы, наблюдая, как ее кровь вытекает в снег, а потом тащил её через озеро в лодке, зная, что ты почувствуешь и пойдешь за ней. Потому что ты слабовольный идиот. Когда сдохнешь, я буду трахать ее каждый день. Во все дыры и заставлять орать мое имя. Она орет, когда кончает, Аш?

Байстрюк резко схватил Тиберия за горло и медленно поднялся на израненные ноги. От удивления глаза помощника расширились. Замешательство длилось мгновение, а потом он ударил Аша по ногам, тяжёлыми носками сапог. Хруст костей и вонь разлагающейся плоти, но тот даже не пошатнулся, так и держал Демона на вытянутой руке, гипнотизируя, врываясь в его мозги и устраивая в них хаос боли, раздирая все защитные оболочки и смеясь ему в лицо.

— Ты все же сын шлюхи, которой отрубили голову за дело. В тебе нет королевской крови. Да! Смотри мне в глаза, Тиб. Видишь там свою смерть? Жаль, она будет быстрой.

Протащил к дереву и резко насадил на лезвие своего меча, которое прошло через горло предателя, заставляя того захрипеть в смертельной агонии.

— Все еще считаешь себя королем? Виват, Ваше Величество.

Рухнул на колени, рыча от боли, стискивая челюсти, сдерживая стоны и ускользающее сознание.

— Аш…

Намного сильнее обволакивающего бреда и мучительного шипения под кожей. Разложение живьем. Не боль, а дикая агония, которая на мгновения отключает сознание.

— Аш…

И снова поднялся, чувствуя, как темнеет в глазах. Сейчас нельзя подпускать костлявую суку с косой слишком близко, иначе тварь утащит их обоих. Подполз к ней, приподнял и рывком прижал к себе.

— Кажется, мы вдвоем останемся здесь, — пробормотал и провел пальцами по волосам, обхватывая ее затылок, зарываясь лицом в серебристые локоны.

«Мы…вдвоем. А где, не важно»

Да, не важно… Совершенно не важно. Отдаваясь боли, позволяя ей взорвать тело яростными ударами.

Почувствовал, как тонкие пальцы сплелись у него на шее и в затуманенное сознание ворвался голос Веды:

«Нет, Аш! Третьего она родит тебе через четыре месяца, если останется жива».

С громким криком, переходящим в хриплый стон, встал на ноги, чувствуя каждый миллиметр своей кожи, каждую полусгнившую кость, задыхаясь от боли. Поднял Шели на руки и резко выдохнул.

Сделал первый шаг, закатывая глаза и кусая губы.

«Останется! Я так решил!»

— Я сделала все что могла, Шели. Все. У меня нет другого выбора, но это решать ему, а не нам с тобой.

Я чувствовала, как хочется закричать, и не могла, смотрела на ведьму, то сжимая, то разжимая ладони.

— И он решил…

Добавила ведьма и отвернулась, сбрасывая в урну кровавые бинты.

— Твои порезы заживут очень быстро, регенерация сильная, организм борется. Даже шрамов не останется.

— Что…, — тихо спросила я, — что он решил?

— Ты знаешь, — так же тихо ответила ведьма и сполоснула руки в тазу.

— Я не позволю.

Отрицательно закачала головой, понимая, как сердце рвется на части. Я не могу это принять. Никогда не приму. Я вскочила на постели, поморщилась от резкого головокружения, опираясь на стену, чувствуя, как дрожат колени от слабости.

Ведьма молчала и не смотрела на меня, потом поставила на стол пузырек с темно-синей жидкостью.

— Это снимет боль и погрузит его в беспамятство. Агония займет часа четыре, пять. Хрусталь доберется до вен и потом к сердцу. Он ничего не почувствует, а у тебя и у воинов будет время достойно попрощаться.

— НЕТ! — закричала так громко, что показалось, оглушу саму себя. — Нет! Я не позволю. Почему? Почему сейчас? За что?

Веда обернулась ко мне:

— За все в этой жизни приходится платить по счетам. Иногда самую дорогую цену мы платим за жизнь тех, кого любим. Это была его цена за твою жизнь. Настоящее наказание вершим не мы, а где-то свыше, выбирая меру и глубину искупления. У каждого она своя.